Воля к истине по ту сторону знания власти и сексуальности
..pdfющей истории: развитие процедур направления и ис поведования совести к середине XVI века и появление медицинских технологий секса — в начале XDC
2. Это, однако, пока лишь датировка самих тех ник. Иной была история их распространения и точек приложения. Если писать историю сексуальности в терминах подавления и если соотносить это подавле ние с использованием рабочей силы, то и в самом де ле следовало бы предположить, что способы контро ля за сексом были наиболее интенсивными и тща тельными именно тогда, когда они адресовались не имущим классам; что они следовали по линиям на ибольшего господства и наиболее систематической эк сплуатации: именно взрослый человек, молодой, рас полагающий для того, чтобы существовать, лишь сво ей собственной силой, и должен был бы стать первой мишенью для подчинения, направленного на то, что бы перемещать свободные энергии бесполезного удо вольствия в сторону обязательного труда. Кажется, однако, что все происходило иначе. Напротив, наи более строгие техники сложились и в особенности — применялись, первоначально и с наибольшей интен сивностью, внутри классов в экономическом отно шении — привилегированных и в политическом от ношении — руководящих. Нравственное руковод ство, исповедывание самого себя, вся эта длительная разработка грехов плоти, скрупулезное распознавание вожделения— так много изощренных приемов, кото рые могли быть доступны лишь для узких групп. Ме тод покаяния Альфонса де Лигуори, правила, предло женные методистам Джоном Уэсли, действительно обеспечили этим приемам в некотором роде более широкое распространение, но произошло это ценою значительного упрощения. То же самое можно бы ло бы сказать о семье как инстанции контроля и точ ке сексуального насыщения: именно в «буржуазной»
или «аристократической» семье была первоначально проблематизирована сексуальность детей и подрос тков; в ней же была медикализирована сексуальность женщины; и именно она первой была поднята по тре воге в связи с возможной патологией секса, в связи с неотложной нуждой за ним надзирать и необходи мостью изобрести рациональную корректирующую технологию. Именно эта семья была местом первона чальной психиатризации секса. Она первой пришла в состояние повышенной возбудимости по отноше нию к сексу, придумывая себе страхи, изобретая ре цепты, призывая на помощь искусные техники, по рождая — чтобы повторять их самой себе — бесчис ленные дискурсы. Буржуазия начала с того, что имен но свой секс стала рассматривать как вещь важную, как хрупкое сокровище, как тайну, которую с необхо димостью надлежит познать. Не следует забывать, что персонажем, в который сделал первые свои вклады диспозитив сексуальности, персонажем, который од ним из первых был «сексуализирован», — что им бы ла «праздная» женщина — на границе между «све том», где она всегда должна была выступать в качес тве ценности, и семьей, где ей был определен новый жребий супружеских и родительских обязанностей; так появляется «нервная» женщина, женщина, стра дающая «истерическими припадками»; именно здесь истеризация женщины нашла точку своего закрепле ния. Что же касается подростка, растрачивающего в тайныхудовольствиях свою будущую субстанцию, то ребенком-онанистом, столь сильно занимавшим вра чей и воспитателей с конца XVIII по конец XIX века, был не ребенок из народа, будущий рабочий, которо му, возможно, следовало бы преподать дисциплину тела, но ученик коллежа — ребенок, окруженный слугами, наставниками и гувернантками, ребенок, который рисковал не столько подорвать свои физи
ческие силы, сколько поставить под угрозу интеллек туальные способности, моральный долг и обязан ность сберечь для своей семьи и для своего класса здоровое потомство.
Как раз народные слои долгое время ускользают от действия диспозитива «сексуальности». Конечно, они были подчинены — особым образом — диспозитиву «супружества»: придание значимости легитимному браку и высокой рождаемости, исключение брачных союзов между кровными родственниками, предписа ние социальной и местной эндогамии. Зато маловеро ятно, чтобы христианская технология плоти когдалибо имела для них большое значение. Что же касает ся механизмов сексуализации, то они медленно туда проникли, в три последовательных этапа. Первона чально — в связи с проблемами рождаемости, когда в конце XVIII века было обнаружено, что искусство обманывать прир' ду вовсе не было привилегией го рожан и развратников, но было известно и практико валось теми, кто, будучи столь близкими к самой природе, должны были бы более чем кто-либо еще испытывать к этому отвращение. Затем — когда приблизительно в 30-е годы XIX века организация «канонической» семьи выступила в качестве инстру мента политического контроля и экономического ре гулирования, необходимого для подчинения город ского пролетариата: широкая кампания за «моральное воспитание» неимущих классов. Наконец — когда на исходе XIX века сложился юридический и медицин ский контроль за извращениями: во имя всеобщей защиты общества и расы. Можно сказать, что тогдато диспозитив «сексуальности», выработанный — в своих наиболее сложных и интенсивныхформах— для привилегированных классов и имиже самими, распрос транился на все социальное тело в целом. Нельзя ска зать, однако, что он принял повсеместно одни и те же
формы и повсюду стал использовать одни и те же ин струменты (соответствующие роли медицинской и юридической инстанций вовсе не были одними и теми же здесь и там; не был тем же самым и способ, каким
* * *
Эти хронологические напоминания — идет ли речь об изобретении техник или о календаре их распрос транения — не лишены смысла. Они делают весьма сомнительной идею о каком-то репрессивном пери оде, имеющем начало и конец, вычерчивающем, по крайней мере, некую кривую с ее точками перегиба: представляется правдоподобным, что не существова ло эпохи ограничения сексуальности; и точно так же напоминания эти заставляют сомневаться в гомоген ности процесса на всех уровнях общества и для всех классов: не существовало и единой политики по от ношению к сексу. Но особенно проблематичным де лают они самый смысл этого процесса и разумные ос нования его существования: кажется, что вовсе не как принцип ограничения удовольствия других был уста новлендиспозитив сексуальности теми, кого по тради ции называли «правящими классами». Скорее, ду мается, они испытали его прежде всего на самих себе. Что ж, еще одно перевоплощение этого буржуазно го аскетизма, столько раз описанного в связи с Ре формацией, новой этикой труда и подъемом капита лизма? Кажется, не об аскетизме как раз идет тут речь; во всяком случае — не об отказе от удовольствия или о дисквалификации плоти; напротив — об интенси фикации тела, проблематизации здоровья и условий его функционирования,— речь идет о техниках мак симализации жизни. Речь шла поначалу скорее не о подавлении секса эксплуатируемых классов, но о те ле и силе, о долголетии, о потомстве и о происхож дении «доминирующих» классов. Именно там и был
установлен, прежде всего, диспозитив сексуальности
— как новое распределение удовольствий, дискурсов, истины и власти. Подозревать здесь следует скорее са моутверждение одного класса, нежели закабаление другого: защита, охрана, усиление и экзальтация — все, что впоследствии ценой различных трансформа ций было распространено надругих как средство эко номического контроля и политического подчинения. Этими вкладами в свой собственный секс буржуазия заставляла признавать— с помощью технологии влас ти и знания, которую она же и изобретала,— высокую политическую цену своего тела, своих ощущений, сво их удовольствий, своего здоровья и своего выжива ния. Не будем же выделять во всех этих процедурах то, что может быть в них от ограничений, от стыдливос ти, от уверток и умолчания, чтобы отнести все это к некоему конститутивному запрету, или к вытеснению, или к инстинкту смерти. То, что здесь действительно конституировалось, так это политическое упорядочи вание жизни— не через закабаление другого, но через утверждение себя. Вовсе не так, что класс, ставший ге гемоном в XVIII веке, будто бы счел необходимым ам путировать у своего тела секс — бесполезный, расто чительный и опасный, когда он не предназначен един ственно для воспроизведения рода,— напротив, мож но сказать, что этот класс дал себетело, чтобы о нем за ботиться, защищать его, культивировать и оберегать от всяческих опасностей и контактов, изолировать от других, дабы оно сохранило свое дифференциальное значение; и все это— давая себе среди прочих средств технологию секса.
Секс не есть та часть тела, которую буржуазия дол жна была дисквалифицировать или аннулировать, чтобы заставить работать тех, над кем она господство вала. Секс является тем еесобственным элементом, ко торый больше, чем что бы то ни было другое, ее беспо
коил и занимал, который добивался ее заботы и полу чил ее, который она культивировала со смесью страха, любопытства, упоения и лихорадки. Буржуазия иденти фицировала с сексом или, по крайней мере, подчинила ему свое тело, предоставив ему загадочную и безгра ничную над этим телом власть; она связала с ним свою жизнь и свою смерть, сделав его ответственным за свое будущее здоровье; она инвестировала в него свое буду щее, полагая, что он имеет неотвратимые последствия для ее потомства; она подчинила ему свою душу, ут верждая, что именно он конституирует ее наиболее сокровенную и определяющую часть. Не стоит пред ставлять себе буржуазию символически кастрирую щей себя, дабы легче было отказывать другим в пра ве иметь секс и пользоваться им по своему усмотре нию. Скорее, нужно увидеть, как, начиная с XVIII ве ка, она стремится дать себе некоторую сексуальность ина ееоснове конституировать себе специфическое те ло — «классовое» тело со своими особыми здоровьем, гигиеной, потомством и своей породой: аутосексуализация своего тела, воплощение секса в своем собствен ном теле, эндогамия секса и тела. Для этого, несомнен но, был целый ряд причин.
Б первую очередь, это — транспозиция в другие формы тех способов, которыми пользовалось дворян ство» дабы маркировать и удержать свое сословное от личие; поскольку и дворянская аристократия тоже ут верждала особость своего тела, но это было утвержде ние по крови, т.е. по древности родословной и по дос тоинству супружеских союзов; буржуазия же, дабы снабдить себя телом, напротив, посмотрела с точки зрения потомства и здоровья своего организма. «Кровью» буржуазии стал ее секс. И это — не игра слов; многие из тем, которые были свойствены сослов ным манерам знати, можно вновь обнаружить у бур жуазии XIX века, но в виде биологических, медицин
ских и евгенических предписаний; генеалогическая забота превратилась в озабоченность наследствен ностью; в том, что касается брака, стали принимать в расчет нетолько экономические соображения итребо вания социальной гомогенности, не только обещания наследства, но и все то, что могло угрожать наследствен ности; семейства носили и одновременно скрывали сво его рода инвертированный и темный герб, позорящей четвертью которого были болезни или пороки родни: общий паралич кого-нибудь из предков, неврастения матери, чахотка младшей дочери, тетка-истеричка или эротоманка, кузены с дурными нравами.
Но в этой заботе о сексуальном теле было нечто большее, чем просто буржуазная транспозиция дво рянских тем с целью собственного самоутверждения. Речь тут шла также и о другом проекте — о проекте безграничной экспансии силы, крепости, здоровья, жизни. Придание ценности телу связано, конечно, с процессом роста и установления гегемонии буржуа зии, но вовсе не по причине той рыночной стоимости, которую приобрела рабочая сила, а вследствиетого по литического, экономического, но также и историчес кого значения, которое могла бы Представлять для настоящего и будущего буржуазии «культура» ее соб ственного тела. Ее господство от этого в какой-то ме ре зависело; это было не только экономическим или идеологическим делом — это было также и делом «физическим». Свидетельство тому — опубликован ные в конце XVIII века столь многочисленные труды по гигиене тела, искусству долголетия, методам про изводства здоровых детей и продления их жизни, тру ды по способам улучшения человеческого потомства; труды эти свидетельствуют, таким Образом, о корре ляции этой заботы о теле и сексъсо своего рода «расиз мом». Этот последний, однако, весьма отличался от того, который обнаруживала ЗН ать,от расизма, ко
торый подчинялся по преимуществу целям консерва ции. В случаеже буржуазии речь идет о динамическом расизме, о расизме экспансии, даже если он пока и на ходился в зачаточном состоянии и вынужден был ждать до второй половины XIX века, чтобы принести те плоды, которые нам уже выпало вкусить.
Да простят меня те, для кого буржуазия означает выпадение тела и вытеснение сексуальности, для кого классовая борьба подразумевает битву за устранение этого вытеснения. «Спонтанная философия» буржуа зииявляется, возможно, не настолько идеалистичной и кастрирующей, как это утверждают; во всяком слу чае, одна из первых ее забот состояла в том, чтобы дать себе тело и сексуальность и тем самым обеспечить се бе силу, долговечность и размножение в веках этого тела через организацию диспозитива сексуальности. И процесс этот был связан с тем движением, которым она утверждала свое отличие и свою гегемонию. Сле дует, конечно же, признать, что одной из первоначаль ныхформ классового сознания является утверждение тела; по крайней мере, именно так обстояло дело с бур жуазией в XVIII веке: она конвертировала голубую кровь дворян в хорошо себя чувствующий организм
ив здоровую сексуальность; понятно, почему ей пона добилось столько времени и пришлось противопоста вить столько умолчаний, чтобы признать тело и секс
иу других классов — как раз у тех, которые она эк сплуатировала. Условия жизни, созданные для проле тариата, в особенности в первой половине XIX века, показывают, как далеко еще было до того, чтобы оза ботиться его телом и его сексом1. Какое имело значе ние, живут они там или умирают,— так или иначе: «эти» воспроизводились сами собой. Чтобы пролета
1Сравни Карл Маркс, Капитал, т.1, гл. 10,2, «Капитал, изголодавшийся по сверхтруду».
риат оказался наделенным телом и сексуальностью, чтобы его здоровье, его секс и его воспроизводство стали проблемой, понадобились конфликты (в час тности, связанные с городским пространством: сов местное проживание, теснота, загрязненность, эпиде мии — такие, как холера 1832 года, или еще — прос титуция и венерические болезни); понадобились нас тоятельные экономические требования (развитие тя желой индустрии с ее потребностью в стабильной и компетентной рабочей силе, необходимость контро лировать потоки народонаселения и добиваться де мографического регулирования); понадобилось уста новление целой технологии контроля, которая позво ляла бы удерживать под наблюдением эти признанные у них, наконец, тело и сексуальность (школа, полити ка жилища, общественная гигиена, институты соци альной помощи и страхования, всеобщая медикализация населения — короче: целый административный и технический аппарат позволил безопасно ввести диспозитив сексуальности внутрь эксплуатируемого клас са; больше уже не было риска, что этот диспозитив бу дет средством классового самоутверждения перед ли цом буржуазии: он оставался инструментом ее гегемо нии). Отсюда, безусловно, та сдержанность, с которой пролетариат принимал этот диспозитив; отсюда же и его тенденция говорить, что вся эта сексуальность — дело буржуазии и его это не касается.
Некоторые полагают, что можно разоблачить од новременно оба лицемерия, симметричных друг дру гу: одно — господствующее — лицемерие буржуа зии, которая якобы отрицает свою собственную сек суальность, и другое — индуцированное — лицеме рие пролетариата, который в свою очередь отбрасы вает свою сексуальность, принимая идеологию про тивостоящей стороны. Думать так — значит плохо понимать тот процесс, благодаря которому как раз
наоборот: буржуазия в высокомерном политическом самоутверждении наделила себя болтливой сексуаль ностью, которую пролетариат долгое время отказы вался принимать, когда впоследствии ему стали ее на вязывать с цедыо подчинения. Если верно, что «сек суальность» — это совокупность эффектов, произво димых в телах, в поведении, в социальных отношени ях действием некоторого диспозитива, находящего ся в ведении сложной политической технологии, то нужно признать, что этот диспозитив не действует симметричным образом здесь и там, что он, стало быть, не производит во всем этом одних и тех же эф фектов. Следовало бы поэтому вернуться к давно уже ославленным формулировкам; нужно было бы ска зать, что существует-таки буржуазная сексуальность, что существуют классовые сексуальности. Или, ско рее, что первоначально, исторически сексуальность — буржуазна и что в ходе своих последовательных пе ремещений и транспозиций она индуцирует специ фические классовые эффекты.
* * *
Еще несколько слов. Стало быть, на протяжении XIX века, исходя из некоторого гегемонического центра, произошла генерализация диспозитива сексуальнос ти. В конечном счете, пусть и различными способа ми и с помощью различных инструментов, все соци альное тело в целом оказалось снабжено «сексуаль ным телом». Что же — универсальность сексуальнос ти? Здесь-то и можно видеть, как включается в дей ствие новый дифференцирующий элемент. Отчасти подобно тому, как в конце XVIII века буржуазия про тивопоставила доблестной крови знати свое соб ственное тело и свою драгоценную сексуальность, век спустя она попытается определить заново специфи ку своей сексуальности перед лицом сексуальности других классов, взять свою собственную сексуаль