книги / Текст и перевод в зеркале современных философских парадигм

Такой, далекий от традиционного лингвистического и даже герменев­ тического, взгляд на перевод привел к самому, наверное, радикальному переосмыслению отношений двух текстов - оригинала и перевода. Как мы убедились, при всем многообразии подходов к исследованию перевода, не­ зыблемым остается факт наличия первичного текста (оригинала) и его презентации в принимающей среде. Даже такие современные исследовате­ ли перевода, как израильские Even-Zohar и Тошу, во многом определившие развитие переводоведения в конце прошлого века, «при всем желании» из­ бежать традиционного представления о влиянии оригинала на текст перевода, в конце концов сталкиваются в своих теоретических построениях с трудностью и даже невозможностью преодолеть эту парадигму. Однако деконструктивисты не боятся осмыслить перевод в других терминах, раз­ вернув размышления в противоположную сторону. Вопросы, предлагаемые деконструктивистами, - это «а что еслюьпредположения. Среди них мож­ но назвать следующие: Что если предположить, что оригинальный текст зависит от перевода? Что если предположить, что оригинал прекращает свое существование в том случае, если он не переводится? Что если жизнь оригинала зависит не от его собственного «качества», а от качества перево­ да? Что если смысл оригинала определяется не им самим, а его переводом? Что если оригинал не имеет фиксированной идентичности (самотождественности), а она меняется при каждом новом переводе? Что существует до оригинала? Идея? Форма? Предмет? Ничего?

И в конце	концов,	деконструктивисты заходят так далеко, что
вы сказы ваю т	и такое	вполне «uncom m on-sensy» («бредовое»)

предположение: а что если не мы создаем переводной текст, а этот самый текст «пишет нас»62.

В основе всех деконструкгивистских «что еслюьвопросов лежит панъязыковая концепция мира и сознания63, согласно которой, наш мир - это семиотический континуум, а вся наша деятельность - это непрерывный семиозис, непрерывный процесс означивания («the chain of signification»), в котором нет и не может быть никаких «первичных» сущностей. Следовательно, оригинала как первичного текста не существует, для его бытия необходим перевод. В переводе же единственное, что мы наблюдаем, - это связь языка не с объектами, а с самим языком. Следовательно, «the chain of signification» - это есть движение назад: переведенный текст становится переводом другого, ранее переведенного текста, который, в свою очередь, есть также перевод и т.д. Таким образом, этот процесс означивания благодаря деконструкции, благодаря поиску «следов» прошлых дискурсивных практик, уводит нас в

“ «Deconstructionists go so far as to suggest that perhaps the translated text writes us and not we the translated text» [Gentzler 1993,144-145].

°См. первую главу.

ту допереводную область, где оригинала еще (или ухе?) нет. Для деконструктивистов перевод ассоциируется с чувством дороги, ведущей в новое место, и чувство это связано с ощущением расширения (увеличения) пространства, которое переводчик завоевывает.

Такое видение феномена перевода освобождает теорию от рассмотре­ ния перевода в терминах подобия, в терминах эквивалентности. И, конечно, стирается грань между категориями первичности и вторичности, между оригиналом и переводом как первичным и вторичным текстами, по­ скольку все тексты являются одновременно и оригиналами, и переводами, и первичными, и вторичными. Однако отношения конкретного (пусть и условного) оригинала и его перевода нельзя назвать «паритетными»: текст перевода доминирует. Эго и позволяет говорить о «throning of the target text» или «dethroning ofthe source text» (H. Vermeer).

Итак, что x e нам дал этот экскурс в историю межгекстовых отноше­ ний «оригинал/перевод»? Можно ли назвать их трагичными? Можно ли их отнести только к парадигматическому типу отношений? Ответ на послед­ ний вопрос, по-видимому, будет зависеть от позиции переводчика, от того, насколько «вольно» он обращается с текстом оригинала. История перевода знает много примеров, когда оригинал и перевод не могут быть названы даже условными эквивалентами. «Вещи равновелики. И совершенно разны. Два “Лесных царя”», - писала Марина Цветаева о «Лесных царях» Гете и Жуковского. Примеров таких «равновеликих и разных» текстов можно найти много. Их скорей связывают синтагматические отношения, посколь­ ку это развитие, а не воспроизведение, не повторение.

Что же касается психологического содержания связи между оригина­ лом и переводом, то тут, видимо, можно продолжить коронную» метафору и представить историю данных отношений как череду «дворцовых перево­ ротов», в которых трон «переходит» то к тексту оригинала, то к тексту перевода. И тут мы вправе говорить об определенном трагизме данных от­ ношений64, о невозможности найти то состояние в их отношениях, когда примирение текстов, языков и авторов оригинала и перевода перестало бы быть утопией.

Достаточно трагичной представляется и фигура переводчика - особен­ но того переводчика, которого Гассет называл «хорошим утопистом», т.с. понимающим «утопичность» своего труда. Такого переводчика постоянно мучает «эпистемологическое сомнение» —может ли он до конца «познать» переводимый текст? Именно такое сомнение и мучило Фауста, переводив­ шего Священное Писание:

“Вспомним название книги Л . Гинзбурга «Разбилось л и ш ь сердце мое...». Те же трагические ноты.

Я по-немецки все Писанье Хочу, не пожалев старанья, Уединившись взаперти, Как следует перевести

«В начале было Слово». С первых строк Загадка. Так ли понял я намек?

Ведь я так высоко не ставлю слова, Чтоб думать, что оно всему основа. «В начале Мысль была». Вот перевод. Он ближе этот стих передает. Подумаю, однако, чтобы сразу Не погубить работы первой фразой.

Могла ли мысль в созданье жизнь вдохнуть? «Была в начале Сила». Вот в чем суть.

«В начале было Дело», - стих гласит.

И все-таки, несмотря на заключительную фразу, фаустовский вопрос «Так ли понял я намек?», как нам кажется, остается без окончательного от­ вета. Сомнение остается. Подробнее о причинах фаустовских мучений и сомнений, и, соответственно, о переводческом трагизме речь и пойдет в на­ шей следующей (последней) главе.

ГЛАВА 7. Перевод/оригинал: ингергекстуальная модель

перевода

Каждый, кто интересуется языкам, не может долго удерживать свай интерес в пределахродного языка, и как только мысяь его обращается к словам и выражениям, которыми пользуются в других странах, он оказываетсялицом к лицу с проблемами перевода. И как только он начинает разбираться в существе этих проблем, он почти сразу же попадает в сети восхищения ими. Их привлекательность заключена в их сложности, в многообразии попыток, которые делались для того, чтобы преодолеть трудности перевода, и в том, что не существует конечных и универсально приемлемыхрешений.

Т. Сейвори

A t the beginning o ftranslation is the word.

J. Derrida

7.1. Ф илософские парадигмы и перевод: герменевтика - основная философия перевода

Экскурс в историю межтекстовых отношений оригинала и перевода позволяет нам говорить о том, что эти отношения, бесспорно, носят очень сложный, неоднозначный, а иногда и «неразрешимый» характер. Онтологическая сущность данных отношений - это вопрос философский, и он требует соответствующей интерпретации.

В первых главах был представлен спектр философских парадигм, определивших методологию современных гуманитарных исследований. Попробуем выделить из них те положения, те постулаты, которые делают возможным построение новой модели перевода, позволяют по-новому вз­ глянуть на феномен перевода. Итак, на основании всего того, что было сказано выше, мы можем сформулировать следующее:

1)Реальность, человек, культура, текст имеют семиотическую приро­ ду. Мир, включая и человека, представляет собой Текст, который по своей природе есть Интертекст.

2)Смысл - это функция сознания, а не текста. Следовательно, пони­ мание смысла текста по сути есть «приписывание» смысла, его проецирование на текст, что делает процесс смыслового восприятия и ин­ терпретации субъективным и не имеющим однозначного решения.

3)Категории первичности и вторичности в текстообразовании не име­ ют абсолютного значения. Обе они относительны, и это означает, что каждый текст является первичным и вторичным одновременно. Таким об­ разом, деление на первичные и вторичные тексты условно, но тем не менее оно существует и указывает на определенного типа межтекстовые отноше­ ния. Дифференциальным признаком первичных и вторичных текстов является их порождение.

4)Пара «оригинал/перевод» - это особый вид межтекстовых отноше­ ний, где близость (даже эквивалентность) считается конституирующим признаком. Эти отношения складывались по-разному в разное время в за­ висимости от бытующих представлений о нормах перевода, от понимания проблемы переводимости/непереводимости, от лингвокультурной ситуа­ ции в той или иной стране.

Основными философскими направлениями, релевантными для перево­ да, можно считать герменевтику и деконструктивизм. Именно на их основе сформировалось современное философское понимание перевода. Ниже мы и постараемся «вписать» перевод в герменевтические и деконструктивистские координаты, пользуясь примерами из художественного перевода. На­ чнем с герменевтики, поскольку именно ее и называют философией перевода.

Герменевгаческое направление в изучении перевода уходит корнями к философии языка Гумбольдта и Шлейермахера, затем к герменевтическим концепциям Гадамера и Рикера. Непосредственно в переводоведении гер­ меневтический подход был реализован, как уже отмечалось в предыдущей главе, Дж. Штайнером. В отечественной науке герменевтическим исследо­ ванием является диссертация А.Н. Крюкова «Методологические основы интерпретативной концепции перевода». Нужно, однако, подчеркнуть, что названные исследования принципиально отличаются друг от друга. Если в первом из них анализируется поведение переводчика по отношению к переводимому им тексту, описываются четыре последовательно сменяю­ щие друг друга стадии этого поведения, то во втором проблема перевода рассматривается сквозь призму понимания:

объективный закон, которому подчиняется перевод в условиях отсут­ ствия переводных соответствий, мы считаем возможным установить

и сформулировать именно как закон понимании (выд. наше - Н.Н.) [Крюков 1988,347].

В приведенных словах мы специально выделили «в условиях отсут­ ствия переводных соответствий». Автор оговаривает эти условия как особые, как частный случай перевода, в то время как Гумбольдт и его «сто­ ронники» считают данную ситуацию практически универсальной (см. вышеприведенные слова Гумбольдта —глава 6). Гумбольдтом был и сфор­ мулирован, если так можно сказать, закон понимания, согласно которому

никто не понимает слово в точности так, как другой, и это различие, пускай самое малое, пробегает, как круг по воде, через всю толщу языка. Всякое понимание поэтому всегда есть вместе и непонима­ ние, всякое согласие в мыслях и чувствах - вместе и расхождение [Гумбольдт 1984, 84].

Таким образом, можно считать, что закон понимания есть по сути за­ кон непонимания. При этом необходимо подчеркнуть, что у Гумбольдта речь идет о (непонимании в пределах одного языка. Совершенно очевид­ но, что «непонимание» и «расхождение в мыслях и чувствах» возрастает, когда ситуация становится дву-(и более) язычной, когда «разрыв в опыте людей» много глубже. Известный отечественный философ В.П. Филатов, анализируя феномен понимания, вводит понятие «ситуации понимания». Такими ситуациями он называет

культурные, познавательные, информационные и т. п. ситуации, в ко­ торых человек уже не может исходить из неявно принимаемого посту­ лата о тождественности (непрерывности и ингерсубьективности) соб­ ственного опыта и опыта других людей - постулата, вполне приемле­ мого в импей повседневной жизни в привычном и в целом понятном окружающем нас мире [Филатов 1983,71].

К числу наиболее типичных «ситуаций понимания» (наряду с диало­ гом и интерпретацией) В.П. Филатов относит перевод, поскольку понимание в переводе чаще всего не срабатывает автоматически и требует определенного (и вполне осознаваемого переводчиком) интеллектуального усилия. Бесспорно, что такого рода ситуация является герменевтической.

Не удивительно, что и Гадамер, говоря о понимании, прибегает в ка­ честве примера именно к переводу, считая его особенно «поучительным» с герменевтической точки зрения, поскольку он (перевод) создает «возмож­ ность разговора на двух, чуждых друг другу языках»:

Переводчик должен переносить подлежащий пониманию смысл в тот контекст, в котором живет данный участник беседы. Как известно, это вовсе не означает, что переводчик искажает смысл, который имел

в ввду другой собеседник. Напротив, смысл должен быть сохранен; поскольку, однако, он должен быть понят в контексте нового языко­ вого мира, постольку он выражается теперь совсем по-иному. Поэтому всякий перевод уже является истолкованием; можно даже сказать, что он является завершением этого истолкования (выд. наше - Н.Н.) [Гадамер 1988,447].

Далее Гадамер доказывает интерпретативную природу перевода, под­ черкивая ее «усложненность». Перевод, по мнению философа, есть «предельный случай, удваивающий сам герменевтический процесс», а «си­ туация переводчика, по сути дела, совпадает с ситуацией интерпретатора». Особенностью данного вида интерпретирования является то, что текст перевода как результат интерпретации предстает перед читателем «в новом свете, в свете другого языка». Этом осложняется проблема верности, точности оригиналу, которая характерна для любого истолкования.

Как и всякое истолкование, перевод означает переосвещение (Cberhelhmg), попытку представить нечто в новом свете. Тот, кто переводит, вынужден взять на себя выполнение этой задачи. Он не может оставить в своем переводе ничего такого, что не было бы со­ вершенно ясным ему самому < ...> Однако именно здесь становится очевидным то стесненное положение, в котором всегда находится переводчик. Здесь он вынужден отступить. Он должен сказать со всей ясностью, как именно он понимает текст. Поскольку, однако, он не в состоянии передать все измерения своего текста, постольку это озна­ чает для него постоянный отказ я отречение. Всякий перевод, все­ рьез относящийся к своей задаче, яснее н примитивнее оригинала. Даже если он представляет собой мастерское подражание оригиналу, какие-то оттенки и полутона неизбежно в нем пропадают (выд. нате - Н.Н.) [Там же, 449].

Итак, согласно герменевтическому взгляду на перевод, переводчик об­ речен на неудачу - «doomed to fail», как выразился У. Уинтер. С таким печальным выводом мы уже знакомы (см. главу 6), к нему пришли еще два столетия назад, когда и началось серьезное философское осмысление фе­ номена перевода. Началось оно в Германии, той самой, куда Ленский ездил за «учености плодами». Как мы знаем, в это время Германия становится безусловным центром лингвофилософской мысли. Именно там, «под небом Шиллера и Гете» рождается классическая немецкая философия и вместе с ней и новая теория языка, согласно которой язык оказывается тем кругом, в границах которого замкнут человек и его мышление. Отсюда и идея принципиальной межъязыковой «непереводимости», которая является

разрывно связано с другими элементами данной системы. Значение каждо­ го слова оттеняется, обогащается значениями других слов, особенно тех, которые находятся с ним в родственных отношениях - парадигматических и синтагм атических, синонимических и антоним ических, семанти­ ческих и формальных. Связи эти очень прочные, и «вырвать» слово из этого так сложно переплетенного вербального пласта невозможно.

Кроме того, несмотря на контекстные ограничители, слово в тексте предстает в ореоле всех своих семантических возможностей, в разной сте­ пени высвечиваемых в речевом произведении. Обогащается слово и индивидуальной семантикой, представленной, как говорил П. Флоренский, «совокупностью почти неуловимых эмоциональных оттенков, которыми определяется самое проникновенное из того, что говорящий вот сейчас, в данном случае вкладывает в произносимое им слово» [Цит. по: Верещагин, Костомаров 1980,297]. Таким образом, сочетание «общего» и «индивиду­ ального» значения, «выраженного» и «невыраженного», «реализованного» и «потенциального», «уловимого» и «неуловимого» порождает многосмысленность слова (а значит, и всего текста), которая не может быть транслирована (перенесена) в другой язык, в другую культуру.

Гадамер, назвавший перевод «набором букв, из которых вынули дух», объяснял этот «качественный» признак перевода невозможностью перене­ сти в другой язык всю ту нерасторжимую взаимосвязанность слов, которая в каждом языке индивидуальна и определяет (составляет) дух этого языка (см. предыдущую главу). И действительно, как показывает многовековая история перевода, искусство слова столь неразрывно связано со стихией родного языка, что «вынуть» художественную действительность из той языковой среды, в которой она была создана, и просто пересадить се на другую почву невозможно, поскольку при этом рвутся те тончайшие ассо­ циативные связи, которые участвуют в создании конкретно-чувственного образа, и неизбежно возникают новые, свойственные языку, на который де­ лается перевод. Эго и вызывает «переводческие муки», порой невыносимые.

Согласно легенде, Мартину Лютеру во время перевода Библии приви­ делся дьявол, в которого Лютер запустил чернильницей. Говорят, что и сейчас в крепости Вартбург можно увидеть на стене чернильное пятно. Считается, что явившийся Лютеру дьявол есть воплощение дьявольской трудности перевода. Легенда эта рассказана Л. Гинзбургом в его книге «Разбилось лишь сердце мое...», при этом автор отмечает, что подобные трудности испытывает каждый переводчик. В связи с этим Гинзбург задает вопросы, на которые вряд ли есть ответ:

Как преодолеть языковой барьер? Как растолковать подлинник по сво­ ему разумению, оставаясь, однако, исполнителем авторской воли? Как сделать перевод явлением своей литературы, своего языка, сохраняя

при этом, как того требовал В. Гумбольдт, едва заметный оттенок чу­ жого? И какова допустимая здесь мера? [Гинзбург 1983, 65].

Итак, с точки зрения герменевтики, проблема перевода и его трагизм заключаются, во-первых, в проблеме понимания, которое есть по сути «не­ понимание», во-вторых, в Слове, которое практически всегда одно в оригинале и другое в переводе. Эту же мысль мы находим и у Н.Г. Комле­ ва, известного отечественного лингвиста, занимавшегося, как известно, исследованием семантической структуры слова. Кош ев считал, что слова, которыми мы пользуемся как переводными эквивалентами, как правило, имеют отнюдь не тождественное содержание [Комлев 1992].

Не согласиться с этим нельзя. Вот и получается, что словарь как глав­ ный инструмент переводчика превращается для него, по словам Набокова, во «вражеский стан». Убедиться в этом совсем не сложно, достаточно срав­ нить семантику слова оригинала и его «эквивалентного» соответствия в тексте перевода. Такое сравнение (процесс которого сам по себе является очень занимательной лингвистической операцией) неизбежно приведет нас к тому, что при наложении содержательных структур слов оригинала и перевода мы получим три зоны в их соответствии друг другу: зону их пере­

сечения, зону слом оригинала, которая остается нетранслярованной, я зону слом перевода, его собственных внутриязыковых значений, кото­ рых нет у слом оригинала*.

Такое соотношение семантики слов оригинала и перевода можно опи­ сать в терминах теории множеств. Представим множество значений любого слова как некое множество М = т (х ) , где М - это само множество, т - все значения слова х. В случае сравнения значений слова оригинала и его переводного соответствия мы имеем, соответственно, два таких множе­ ства: M t =m(xl), М гш т(х2) . При пересечении данных множеств возникает еще одно множество М1, которое и есть «зона семантического пересечения» сопоставляемых слов, т.е. = Последнее множе­ ство М1 будет изменяться в зависимости от сопоставляемых слов, от их семантического подобия. Отметим, что в некоторых случаях оно будет стремиться к полному пересечению Mi и Мг.‘ Af' Af, и Л#2. Это будет озна­ чать эквивалентность сравниваемых слов, которая может связывать слова, являющиеся, как говорил Гумбольдт, наименованиями «физических объек­ тов». В других случаях это выражение может принять следующий вид: М 9-ь 0 , что означает отсутствие зоны пересечения67. Естественно, что оба эти случая являются достаточно маргинальными, чаще всего мы можем вы­ делить все три зоны (см. рис. 9). В зону пересечения чаще всего попадает

«В какой-то степени аналогичный и очень скрупулезный анализ перевода одной фразы Кафки из романа «Замок» можно найти у М. Кундеры в сборнике его эссе

«Нарушенные завещания».

^Об иерархии межъязыковых закономерных соответствий см. Рецкер 1974.