2815.Западная философия от истоков до наших дней. Книга 3. Новое время (От Ле
.pdfфилософия. Таким способом он бросил вызов, и судебный процесс возобновился: он был продолжен совестью итальянского народа, который осудил тех, кто его убил” (А. Гуццо).
Многочисленны труды Бруно. Среди них особого упоминания заслуживают: комедия “Подсвечник” (“Candelaio”, 1582), “О тенях идей” (“De umbris idearum”, 1582), “Пир на пепле” (“Cena de 1е Ceneri”, 1584), “О причине, начале и едином” (“De causa, principio et uno”, 1584), “О бесконечности, вселенной и мирах” (“De l’infinito, universoemondi”, 1584), “Изгнание торжествующего зверя"(“Spaccio de la bestia trionfante”, 1584), “О героическом энтузиазме” (“De gli eroicifurori”, 1585), “Онаименьшем”(“Deminimo”, 1591), “Омонаде” (“De monade”, 1591), “О неизмеримом и неисчислимом”(“De immenso et innumerabilibus”, 1591).
3.2. Характеристика основных идей Бруно
Чтобы понять философа, необходимо выявить основу его мыслей, источник понятий и дух, дающий им жизнь. Какова эта основа, источник, дух Бруно?
Недавние исследования проливают свет на эти вопросы. Шифр к идеям Бруно — в их магико-герметическом характере. Бруно идет по стопам философов Возрождения, но удержаться в рамках хрис тианской ортодоксии ему не удается. Более того, идеи Бруно могут быть поняты как род возрожденческого гнозиса с элементами еги петской религиозности, характерной для герметических сочинений. Неоплатонизм служит основой и концептуальной схемой этого типа религиозного видения.
Документальное подтверждение этому — недавнее исследование F. A Yates (в уже цитированной книге “Джордано Бруно и гермети ческая традиция” (“Giordano Bruno е la tradizione ennetica”), развя зывающее многие узлы в интерпретации работ Бруно. “Философия Бруно, — пишет Yates, — изначально герметична... он был гермети ком наиболее радикального типа, с особой магико-религиозной миссией...”.
Что же пытался сделать Бруно? Все очень просто, замечает Yates. Он возвращает возрожденческую магию к ее языческим истокам, оставив слабые попытки Фичино выработать безобидную магию, утаив ее основной источник, “Асклепиус” (который за создание идолов и амулетов был осужден св. Августином). Христианский герметизм без “Асклепия”, по мысли Бруно, смешон. Следует вос становить культ природных богов Греции и религию, с помощью которой египтяне постигли божественные идеи, интеллигибилъное Солнце, Единое неоплатоников.
Вот как Бруно цитирует в “Изгнании” плач “Асклепия” в его последнем пророчестве: “Ты не знаешь, о Асклепий, что, как Египет — образ неба... так наша земля — мировой храм. Но, увы, наступит время, когда станет ясно, что Египет тщетно старался быть ревнивым хранителем божественного. <...> О Египет, Египет, от твоих религий останутся только легенды. <...> Темноту предпочтут свету, смерть будут считать полезнее жизни, никто не станет возводить очи к небу, на верующего будут смотреть как на безумного, кощунника считать благоразумным, неистового сильным, наихудшего лучшим. И, по верьте мне, будет осужден на смерть тот, кто религии предпочтет рассудок; потому что возникнет новый суд, новые законы, не останется ничего святого, ничего почитаемого: не будет слышно слова, достойного неба и небожителей. Останутся только падшие ангелы, которые, смешавшись с людьми, принудят несчастных к дерзости на всякое зло, как если бы оно было справедливым; начнутся войны, грабежи, обман и все противное душе и природной справедливости: наступят старость, расстройство мира, утрата веры. Но будь спокоен, Асклепий, потому что после того, как все это случится, Отец и Господь Бог, правитель мира, всемогущий покро витель... несомненно, положит конец безобразию, призвав мир к его исконному образу”.
“Египтянство” Бруно — это “благая религия”, разрушенная хрис тианством, к которой следует вернуться, пророком которой он себя чувствует, принимая миссию реаниматора. Последний фрагмент из работы Yates завершает картину этой новой экзегезы: “Таким обра зом, Бруно отклоняет все попытки Фичино сконструировать форму теологии, в которой древние теологи и маги вписаны в христианский платонизм. В “Corpus Hermeticum” Бруно увидел египетскую рели гию в неоплатонической форме теургического и экстатического опыта, как восхождение к Единому. Именно так интерпретировали неоплатоники поздней античности египетскую традицию. Однако мы не находим у Бруно рабского подражания этому типу неоплато низма с его мистериософским культом. Он, конечно, испытал боль шое влияние Фичино и Пико, со всем аппаратом каббалистических
ихристианских ассоциаций, синкретизма различных философских
ирелигиозных учений, древних и средневековых. Следует также напомнить, что Джордано Бруно в конце XVI в. был свидетелем трагических проявлений религиозной нетерпимости. Тогда в рели гии герметизма искали терпимости, видели дорогу, которая приведет
кобъединению различных сект, а не к их взаимоуничтожению. Среди различных исповеданий христианского герметизма, католи
ческого и протестантского, большая их часть избегала магии. В этот момент является Джордано Бруно, который, взяв за основу магичес кий герметизм; предсказывает нечто вроде египетской контррефор мы, возвращение к египетской традиции, благодаря которой рели
гиозные проблемы исчезнут; наконец, он защищает нравственную реформу, делая акцент на важности благих общественных начина ний, этики, отвечающей критериям общественной пользы”.
Понятно, что Бруно не мог найти общего языка ни с католиками, ни с протестантами (строго говоря, его сложно назвать христиани ном, потому что, в конце концов, он поставил под сомнение божественную природу Христа и основные догматы христианства). Тезисы, которые он брал то здесь, то там, были тактическими опорами для проведения собственной реформы. Именно поэтому он вызывал в любом окружении, где бы ни преподавал, яростную реакцию. Он не мог примкнуть ни к одной религии. Создать новую религию — вот его цель.
И все же он был “опьянен Богом”(выражение Новалиса, относя щееся к Спинозе), и “бесконечное было его началом и концом” (так говорил Шлейермахер о Спинозе). Но речь идет о Божественном и Бесконечном неоязыческого типа, выраженных в концептуальном аппарате неоплатонизма, в интерпретации Николая Кузанского и Фичино.
3.3.Искусство запоминания (мнемотехника)
имагико-герметическое искусство
Первые труды Бруно посвящены мнемотехнике, и среди них особо выделяется трактат “De umbris idearum” (“О тенях идей”), написанный в Париже и посвященный Генриху III. Искусство за поминания очень древнее. Римские ораторы рекомендовали для лучшего запоминания речей ассоциировать структуру и последова тельность понятий и аргументов с последовательностью возведения частей здания. В середине века Раймунд Луллий, как уже говорилось
впредыдущем томе, не только выводил правила мнемотехники, предназначенные облегчить запоминание путем четкого выявления ментальных закономерностей, но и пытался координировать их со структурой реального.
Вэпоху Возрождения мнемотехника получает новое развитие, а
вработах Бруно достигает своей вершины.
F. Yates суммирует возрожденческую концепцию мнемотехники
ивклад в нее Бруно следующим образом: “В эпоху Возрождения (искусство мнемотехники) было модой среди неоплатоников и гер метиков. Метод закрепления в памяти основных образов и архетипов предполагал в качестве системы мнемонической локализации сам космический порядок и требовал поэтому глубокого знания универ сума. Эта концепция очевидна уже в том фрагменте из “De vita coelitus comparanda” (“О жизни, которую следует рассматривать с неба”), где Фичино пишет, что планетарные образы и краски,
запечатленные в памяти так, как если бы они были воспроизведены на потолке комнаты (на фресках, по канонам магико-симпатических соответствий), служили для их обладателя организационным прин ципом всех явлений, с которыми он столкнется, выйдя из дома”. Герметический опыт отражения универсума в уме лежит в основе магической памяти, а метод следования за этим опытом фиксировал в памяти образы-архетипы, активизированные магическим образом. Пользуясь магическими образами или талисманами, маг надеялся познать и обрести космическую силу через магическую организацию воображения, стать сверхчеловеком, оставаясь в гармонии с космо сом. Эта особая трансформация классического искусства запомина ния имеет свою историю еще до Бруно, но именно у него она достигает своей кульминационной точки.
Бруно в работе “О тенях идей" явно присоединяется к Гермесу Трисмегисту, убежденный, что “египетская” религия лучше христи анской, поскольку это религия ума, реализующаяся в преодолении культа солнца, видимого образа солнца идеального, каковым явля ется интеллект. “Тени идей” не осязаемы, они скорее (в контексте Бруно) “магические образы”, блики божественного разума, копиями которых являются осязаемые вещи. Обретая эти “магические обра зы”, можно получить в уме слепок универсума, а значит, не только удивительную память, но и активизацию всех способностей человека.
Далее в работе представлена серия образов, на основе которых Бруно организует систему памяти, вслед за Фичино, на плотиновской основе.
Итак, Бруно парижского периода предстает как реформатор ма гико-герметической традиции. Но примирение этой доктрины с христианской догматикой, которого добивался Фичино, его больше не заботит, он решил идти до конца.
3.4. Вселенная Бруно и ее значение
После Франции — наиболее значительного этапа в карьере Бруно — наступил черед Англии, где он написал и опубликовал итальянские диалоги, являющиеся шедеврами в его творчестве.
Прежде чем говорить об их содержании (оно получило дальней шее развитие и углубление в поэмах на латинском языке, написан ных и опубликованных в Германии), стоит напомнить, как Бруно появился перед англичанами, учеными Оксфордского университета. Недавно обнаруженные документы (найденные R. Me Nulty) сооб щают нам о темах лекций Бруно в Оксфорде и о реакции слушателей. Он излагал коперниканскую картину универсума, гелиоцентрическую концепцию бесконечности космоса, связав ее с астральной магией и солярным культом, предложенным Фичино. Но один из ученых
“нашел, что как первая, так и вторая лекции были заимствованы, почти слово в слово, из работ Марсилио Фичино” (в частности, из работы “De vita coelitus comparanda”). Разгорелся скандал, который вынудил Бруно быстро ретироваться от “педантов грамматиков” из Оксфорда, которые ничего не поняли в его рассуждениях. Он создавал образ возрожденческого мага, владеющего новой “египет ской” религией в герметическом откровении, культ deiis in rebus, Бога, присутствующего в вещах. В “Изгнании” “египетская” тема усиливается, а “мудрейший Меркурий Египтянин”, т. е. Гермес Трисмегист, выступает как источник знания. Идея “бога в вещах” и магия, понимаемая как мудрость, восходят к “интеллигибельному солнцу”, которое открывается миру то в большей, то в меньшей степени. “Магия, — уточняет Бруно, — в той мере, в какой она обращается к сверхъестественному, является божественной; а в той, в какой она обращена к созерцанию природы и к раскрытию ее секретов, она природная; и она выступает математической посред ницей в том, что касается рассуждений и действий души на границе телесного и духовного, духовного и интеллектуального”.
“Египтянство” Бруно — это форма языческой религии, на кото рой он хочет основать реформу нравственного порядка.
Но каковы ее философские основы?
Мы уже неоднократно подчеркивали, речь идет, по сути, о заимствованных из неоплатонизма основах, с подчеркнуто пантеис тическими акцентами, об идеях элейской школы и тематике Авицеброна.
Выше всего Бруно ставит “причину”, или высшее “начало”, именуемое им также сверхразумом, от которого происходит все, но который сам при этом остается для нас непознаваемым. Весь уни версум (вселенная) есть следствие этого начала; но из знания след ствия нельзя получить знание причины, так же, как от статуи невозможно перейти к образу скульптора — ее создателя. Это нача ло — не что иное, как Единое Плотина. Бруно пишет: “От божест венной субстанции — как потому, что она бесконечна, так и потому, что она бесконечно далека от результатов нашей дискурсивной деятельности, — у нас нет ничего, кроме останков (говорят после дователи Платона); отдаленного эффекта (говорят перипатетики); облачения (говоряткаббалисты); спин и задов (говорятталмудисты); зеркал, теней и загадок (говорит Апокалипсис)”. Сравнение со статуей в значительной степени неадекватно, — добавляет Бруно, — ведь статуя, являясь законченным произведением, может быть по знана полностью; вселенная же бесконечна, и поэтому “сложно познать первопричину и начало по его следствию”. Но не в метафи зике креационизма, а в контексте плотиновской мысли эти утверж дения обретают смысл.
Как у Плотина от высшего начала происходит Разум, так, по аналогии, Бруно говорит о всеобщем Разуме, но он понимает его в духе имманентизма, как “разум в вещах”, это — способность миро вой Души. От нее берут начало все формы материи, составляющие с ней неразрывное единство: “Этого хочет Нолан, Разум, дающий жизнь всему, названный (так) пифагорейцами. Это Тимей, дающий формы; Душа как формальное начало, названная ими источником форм; материя, из которой творится и формуется любая вещь — хранилище форм”.
Гиломорфическую структуру реальности, таким образом, по срав нению с последователями Аристотеля, Бруно понимал совершенно иначе: формы динамически структурируют материю, движущуюся в разные стороны, именно потому, что все одухотворено, все живо. В каждой вещи заключена мировая душа, а в душе присутствует вселенский разум, вечный источник форм, которые постоянно об новляются.
Бруно говорит о жизни души и о вселенском разуме, который есть Бог, или Божественное, в то время как в трудах Телезио панвитализм в довольно узких рамках сенсуализма уходит корнями в учение досократиков. У Телезио Бог трансцендентен, а жизненная сила, которую Бог дал материи, не имеет ничего общего с божественной жизнью; у Бруно Бог становится имманентным, а жизнь космоса — божественной жизнью или бесконечным ее распространением.
Поэтому становится понятным, как в этом контексте совпадают понятия Бога и природы, формы и материи, действия и силы, так что Бруно смог написать: “Отчего становится нетрудно принять в конце концов, что все, в соответствии с субстанцией, едино, что, может быть, и имел в виду Парменид, вульгарно трактуемый Арис тотелем”.
Следующая страница, взятая из работы “О причине, начале и едином”, хорошо воссоздает сотворенный Бруно образ вселенной. “Итак, вселенная едина, бесконечна, неподвижна. Единая абсолют ная возможность, единое действие, единая форма, или душа, единая материя, или тело, единая вещь, единое существо, единое макси мальное и наилучшее; которое недоступно пониманию; она не может иметь границ и конца и потому безгранична и бесконечна, и, вследствие этого, неподвижна. Она не перемещается в пространстве, ибо не имеет вне себя ничего, к чему она могла бы переместиться, потому что она — все. Она не возникает; ибо нет другого бытия, которого она могла бы желать или ожидать, поскольку она охватцвает все бытие. Она не разлагается; потому что нет другой вещи, в которую бы она превратилась, поскольку она — всякая вещь. Она не может уменьшаться или расти, поскольку она бесконечна; а к этому нельзя ни прибавить, ни отнять. Бесконечное не имеет про
порций. Ее нельзя привести в иное расположение духа, ибо она не имеет вне себя ничего, от чего бы она могла страдать или волновать ся. <...> Кроме того, чтобы понять все ее существо, единство в соответствии и невозможность перейти в иное и новое существова ние или в иные типы существования, нужно помнить, что она не может подвергаться изменениям какого-либо типа и не может иметь что-нибудь противоположное или отличное, что бы ее изменило, ибо в ней все согласовано. Она не материя, ибо не имеет и не может иметь очертаний, не имеет и не может иметь границ. Она не есть форма, потому что не дает форм и очертаний ничему другому, поскольку она — все, она — максимум, она — единое, она — всеоб щее. Она не поддается измерению и не является мерой. Она недо ступна постижению, ибо она не больше себя. Она не познана, ибо она не меньше себя. Она не сравнима ни с чем, ведь она не есть то и другое, но одно и то же. Поскольку она — одно и то же, она не имеет разных сущностей, а раз она не имеет разных сущностей, не имеет и разных частей; поскольку она не имеет разных частей, она не есть сложное. Это род термина, не являющегося термином, форма, которая не является формой, такая материя, что уже не материя, и такая душа, которая, скорее, не душа: потому что это — неразличимое все, и вселенная есть единое”.
3.5. Бесконечность Всего и смысл, который Бруно сообщил коперниканской революции
В концепции Бруно бесконечное становится, как уже было ска зано, символическим числом.
Если бесконечна Причина, или Первооснова, бесконечным дол жен быть и результат. Поэтому Бруно пишет в работе “О неизмери мом”: “Божественное полностью необъяснимо в физическом плане, лишь в бесконечном, и только в нем оно проявляется в собственной универсальности, в соответствии с бесчисленными видами и соглас но расположению бесконечного: везде начало сходится с концом, а центр со всех сторон связан с бесконечным. То, что идет от вечного, божественного, согласно всякому бытию, как распространение бес конечной доброты, есть результат божественного всемогущества”.
На этом основании Бруно поддерживает не только идею беско нечности мира в целом, но также (восприняв идею Эпикура и Лукреция) идею существования бесконечных миров, похожих на наш, с другими планетами и другими звездами: “И это называется бесконечной вселенной, в которой имеются бесчисленные миры”.
Жизнь бесконечна, в нас бесконечна индивидуальность, как и во всех сложных вещах. Умереть не означает испариться, ибо “ничто не
исчезает совсем”; умереть — это только измениться случайным образом, в то время как то, что меняет, остается вечным, неизмен
ным.
Но почему происходит это изменение? Почему частность, мате рия всегда ищет другую форму? Возможно, она ищет другое бытие? Не “другое бытие” (которое уже есть всегда), находчиво отвечает Бруно, “но другой способ бытия”. И именно в этом заключается различие между вселенной и отдельными вещами во вселенной: “Первая включает все бытие и все способы бытия; из вещей каждая имеет бытие, но не все способы бытия”.
Всвязи с этим Бруно находит, что вселенная сферична и вместе
стем бесконечна. “Парменид сказал, что единое со всех сторон равно самому себе, а по Мелиссу оно бесконечно; между ними нет противоречия, но один, скорее, уточняет другого”. Герметический образ Бога в виде “сферы, с центром повсюду и без периферии”, ставший знаменитым благодаря Кузанцу, удивительным образом подошел Бруно.
Бог есть тотальность бесконечного, потому что все во всем и в
каждой части целого. Вселенная же как производное от Бога беско нечна, но не тотально бесконечна, потому что она во всем также, но не полностью во всех своих частях (или, во всяком случае, не может быть бесконечной тем же образом, что и Бог, — причина всего во всех частях): “Я говорю, что вселенная безусловно бесконечна, ибо она не имеет края, поверхности; я говорю, что вселенная не совер шенно бесконечна, потому что каждая часть ее конечна и каждый из бесчисленных миров, входящих в нее, бесконечен. Я говорю, Бог безусловно бесконечен, ибо он сам исключает всякий конец, и всякий его атрибут один и их бесконечно много; и я говорю, что Бог полностью бесконечен, ибо Он весь во всем мире и в каждой его части бесконечно и полностью — в противоположность бесконеч ности вселенной, которая полностью во всем, но не во всех частях”
Теперь мы в состоянии понять причины, по которым Бруно с энтузиазмом принял революцию Коперника. Действительно, гелио центризм: а) в совершенстве согласовался с герметическим гнозисом, который придавал Солнцу (символу интеллекта) совершенно особое значение; б) позволял ему разрушить тесные рамки аристотелизма, постулат о конечности вселенной, и развеять все “фантас тические небесные перегородки”, убрав препятствия на пути к бесконечному.
3.6. “Героические энтузиасты”
Плотиновское “созерцание” единого во Веем становится “герои ческим энтузиазмом” у Бруно. После восхождения к знанию
спуск, от истока к ручью. Но у Бруно это созерцание трансформи руется в некую форму “обожения”, страстное желание быть единым с предметом любви, и плотиновский экстаз трансформируется в магический опыт. (Уже Фичино называл любящего человека “спо добившимся” “божественному исступлению”.) Yates пишет: “К чему действительно стремится религиозный опыт, описанный в работе «Героические энтузиасты», это герметический гнозис, т. е. мисти ческая любовная поэзия мага, созданного божественной силой, и он стремится отвоевать этот атрибут божественности, с соответствую щими возможностями. <...> Это духовный дневник человека, видев шего себя религиозным магом”. В центре сочинения миф об охот нике Актеоне, который, не успев налюбоваться Дианой, был пре вращен из охотника в оленя, дичь, за которой охотятся, и растерзан своими собаками. Диана — символ божества, имманентного приро де, а Актеон символизирует интеллект в погоне за истиной и божественной красотой; сторожевые псы — желания, а борзые Актеона (более быстрые) символизируют мысли.
Итак, Актеон обращен в объект познания (дичь), а его псы (мысли и желания) — в охотников. Почему? Да потому, что искомая исти на — в нас самих, и, открыв это, мы открываем суетность наших собственных мыслей и понимаем, “уже обретя истину в себе самих, что не было необходимости искать божественное вне себя”.
“Таким образом, псы — мысли о божественном, — заключает Бруно, — пожирают Актеона, умерщвляя его как вульгаризацию, освобождая от смятения чувств, из тюрьмы плоти; чтобы он больше не любовался на свою Диану через щели и окна, но, разрушив стену, смог бы увидеть весь горизонт”. На вершине “энтузиазма” человек видит все в целости, ибо стал одержимым.
3.7. Заключение
Бруно, в рамках философии Возрождения, определенно наиболее сложный из философов. Отсюда — различные толкования его уче ния. В настоящее время многие интерпретации его идей пересмат риваются.
Делать из него предтечу современного ученого эпохи научной революции смешно, ведь его интересы были иной природы (маги- ко-религиозной и метафизической), отличной от той, на которой базировались идеи Коперника. Сомнительно, что Бруно понимал научный смысл этого учения.
Невозможно выявить и математический аспект сочинений Бруно, потому что его математика — это пифагорейская аритмология, а следовательно, метафизика.
Но Бруно удивительным образом предвосхищает некоторые по ложения Спинозы, и особенно — романтиков. Свойственное этим философам опьянение Богом и бесконечным уже присутствует в трудах Бруно. У Шеллинга (по крайней мере, на одной из фаз его развития) мы увидим отдельные наиболее яркие черты сходства с нашим философом. Одно из самых прекрасных и волнующих сочи нений Шеллинга носит имя “Бруно”.
В целом творчество Бруно знаменует собой вершину Возрожде ния и в то же время эпилог этого неповторимого периода развития западной мысли.
4.ТОММАЗО КАМПАНЕЛЛА: НАТУРАЛИЗМ, МАГИЯ
ИТРЕВОЖНОЕ ОЖИДАНИЕ ВСЕОБЩЕЙ РЕФОРМЫ
4.1.Жизнь и творчество
Фигура Томмазо Кампанеллы появляется на закате эпохи Воз рождения.
Томмазо Кампанелла родился в 1568 г. в г. Стило, в Калабрии, пятнадцати лет он вступил в орден доминиканцев (при крещении он был наречен Джандоменико, в момент вступления в монастырь сменил имя на Томмазо, в честь св. Фомы).
Он во многом похож на Бруно. Маг и астролог, охваченный тревогой и ожиданием преобразований, уверенный в своей особой миссии, неутомимый в поисках, исключительно образованный, спо собный бесконечно писать и переписывать сочинения с неубываю щей силой. Одним словом, — разбуженный вулкан да и только.
Пытки и тюрьмы не сломили его, а избежал смертной казни он лишь потому, что блистательно изобразил умопомешательство. Только поэтому он не закончил свои дни, как Бруно. Миновав костер, он провел полжизни в тюрьмах, вновь и вновь завоевывая доверие неутомимым поиском истины. Неожиданный успех на земле Франции увенчал последние дни его безотрадной жизни.
Биографы выделяют четыре периода: 1) юность революционеранеудачника с провалом мятежа против Испании; 2) период беско нечно долгого тюремного заключения в Неаполе; 3) период римской реабилитации и 4) период большого успеха во Франции.
Рассмотрим вкратце эти весьма значительные этапы.
1). Период юности полон приключений. Неудовлетворенный аристотелизмом и томизмом, Кампанелла перечел сочинения мно гих философов (как древних, так и современных) Запада и Востока.