6. Человек с двумя сердцами

Успешный кардиохирург – это такой человек, который на просьбу назвать трех лучших хирургов в мире затрудняется выбрать еще двоих.

Дентон Кули

С Робертом Джарвиком я познакомился по чистой случайности. Шел 1995 год, и я приехал в Сан-Антонио, штат Техас, на ежегодное собрание Американской ассоциации торакальных хирургов. Когда я прогуливался вокруг крепости Аламо, топ-менеджер компании, специализирующейся на производстве протезов и комплектующих для сердечно-сосудистой системы, попросил меня высказать мнение по поводу их нового продукта. Он устроил мне встречу с инженером, чье имя я хорошо знал: его звали Роберт Джарвик.

Прибор, о котором шла речь, представлял собой крохотный турбинный насос, разработанный для стимуляции кровотока в ногах у пациентов с тяжелым атеросклерозом периферических артерий. Когда менеджер ушел на обед с клиентами, Джарвик повернулся ко мне и сказал:

– Приходите ко мне в гостиницу. Я покажу вам кое-что интересное. Обычно я остерегаюсь подобных предложений от мужчин, но в этот раз

был заинтригован.

Первым делом он наполнил раковину в ванной, а затем достал из дипломата небольшой пластиковый контейнер. Внешне он напоминал коробку для завтраков, а внутри лежал титановый цилиндр размером с большой палец, к которому крепились трубка сосудистого имплантата и питающий кабель в силиконовой оболочке. Джарвик опустил титановый цилиндр в воду, прикрепив кабель к контроллеру размером с телефон, и включил его. Вода пришла в движение.

Этот небольшой прямоточный насос перекачивал порядка пяти литров воды в минуту, направляя ее через трубку обратно в раковину, причем абсолютно бесшумно и даже без вибраций. Джарвик много лет разрабатывал концепцию подкачивающего насоса для левого желудочка, который был бы «функциональным, но незаметным» для пациента.

Я тут же сморозил глупость:

– Отличный насос для воды, но если подключить его к кровеносной

системе, то эритроциты или разрушатся, или слипнутся.

Как будто Джарвик не задумывался о подобных проблемах и не пытался их решить! Я тут же исправился, сказав нечто более вразумительное:

– Но я бы с удовольствием занялся совместными испытаниями насоса, только подальше от Управления по контролю качества пищевых продуктов и лекарственных препаратов. Если все сложится, то мы сможем применять его в Англии задолго до того, как вы получите здесь разрешение.

Я не был уверен, нужно ли ему это, и спросил, начал ли он сотрудничать с каким-либо медицинским центром на территории США. Оказалось, что он уже тестирует свое изобретение вместе с Бадом Фрейзером, руководителем трансплантационной службы Техасского института сердца. Бад был главным в Америке борцом за продвижение механических приборов для улучшения циркуляции крови. Джарвик сообщил мне, что собирается встретиться с ним в тот же день, и предложил нас познакомить.

Бад был техасцем до мозга костей: на встречу он пришел в ковбойских сапогах и шляпе, а также в стильной рубашке. Человеком он оказался обаятельным и при этом сдержанным, а помимо кардиохирургии увлекался коллекционированием старинных книг. Он выразил уверенность в успехе нового насоса, который на тот момент был известен как «Джарвик-2000», поскольку именно в 2000 году планировалось начать его применение на людях. Разумеется, если лабораторные исследования дадут обнадеживающие результаты. Бад предложил мне взглянуть на телят, которым имплантировали насос в Техасском институте сердца.

Институтские лаборатории для опытов на животных впечатляли: они были оснащены новейшим оборудованием, на которое я в жизни не смог бы выбить деньги для своих пациентов. Да, я оперировал людей в гораздо худших условиях.

Добравшись до телят, я застал их жующими сено с довольным видом. Согласно показаниям на мониторе, ротор насоса вращался со скоростью 10 000 оборотов в минуту, ежеминутно перекачивая порядка шести литров крови – больше, чем нужно пациенту в состоянии покоя. Бад протянул мне стетоскоп, чтобы я послушал слабый непрекращающийся вой крошечной турбины, перекачивающей кровь.

Я был неправ. Клетки крови оставались невредимыми, и, хотя в лаборатории не использовали разжижающие кровь препараты, кровяных сгустков тоже не образовывалось. Увиденное стало для меня абсолютным

откровением. Мог ли этот прибор стать грандиозным шагом вперед для пациентов, умирающих от сердечной недостаточности? Что касается меня, то это была уникальная возможность поучаствовать в чем-то поистине грандиозном, и я предложил начать испытания «Джарвика-2000» на овцах в родном Оксфорде.

Возвращаясь в Оксфорд после той знаменательной – и, повторюсь, совершенно случайной – встречи, я думал о том, какой грандиозный международный проект вот-вот стартует: Хьюстон, Нью-Йорк с его «сердцем Джарвика»… и Оксфорд. Эта идея меня окрыляла, и, казалось, я мог долететь до Лондона своим ходом. Стоило мне, однако, поразмышлять обо всем чуточку дольше, и моего оптимизма поубавилось. В конце концов, у меня не было денег на исследования, равно как и доступа к крупной лаборатории для опытов на животных. Все, что имелось в моем распоряжении, – голый энтузиазм и желание преуспеть.

За несколько месяцев мне удалось заручиться достаточной спонсорской поддержкой, чтобы наконец приступить к проекту. В Кембридже вовсю продвигали программу пересадки человеку свиного сердца, а Оксфорд теперь занимался изучением миниатюрного искусственного сердца – ну чем не «Университетский матч»?[19] Вскоре мы подтвердили то, что предполагали в Хьюстоне: непрерывный кровоток без пульсового давления оказался безопасным и эффективным. Это в корне меняло сложившееся представление о приборах для перекачивания крови, так как избавляло от необходимости имитировать пульсацию живого человеческого сердца.

Гонка между университетами за сенсационными открытиями в области здоровья человека напоминает спортивное соревнование, и выигрывает не только одна из команд, но и человечество в целом.

На фоне успешной исследовательской программы я счел правомерным создать в Оксфорде трансплантационную службу. В Великобритании ежегодно диагностировали сердечную недостаточность в терминальной стадии у многих тысяч больных, но сердец, пригодных для пересадки, появлялось не более двухсот в год. Причем большинство пациентов с нарушенной функцией почек и печени считались слишком больными, и им отказывали в праве занять очередь на пересадку. Паллиативная медицина гарантировала им спокойный уход в мир иной с помощью лекарств. Я же решил, что этим отчаявшимся людям, страдающим от мучительных симптомов, мог прийти на помощь «пожизненный» кровяной насос – готовый механический прибор, который избавлял от необходимости

дожидаться смерти донора или перевозки донорского сердца посреди ночи на вертолете. Мания величия побуждала меня превратить Оксфорд в национальный центр по механической поддержке кровообращения.

В Хьюстоне тем временем Бад активно имплантировал более традиционные, пульсирующие искусственные желудочки сердца, которые позволяли поддерживать в пациентах жизнь в ожидании донорского органа. Так называемый переходный трансплантат HeartMate, производившийся компанией Thermo Cardiosystems, был призван заменить пораженный болезнью левый желудочек, чтоб точно так же ритмично наполняться кровью и вбрасывать ее в кровоток. По форме он напоминал круглую коробку для конфет и был слишком велик, чтобы уместиться в грудной клетке, так что его имплантировали в карман брюшной полости, откуда наружу выводили негнущийся электрический провод, который вел к внешним аккумуляторам и контроллеру. Спасительный прибор также включал в себя воздушный клапан, который шипел в такт насосному механизму настолько громко, что его было слышно с другого конца улицы.

Длительное пребывание в больнице (в среднем пациенты с HeartMate ожидали пересадки сердца 245 дней, а люди с первой группой крови – гораздо дольше[20]) обходилось чрезвычайно дорого и плохо влияло на психику. Расходы росли, и хьюстонские врачи все сильнее убеждались в том, что таким пациентам не место в больнице. Более того, они начали всерьез рассматривать этот механический кровяной насос как альтернативу операции по пересадке сердца.

Бад знал, что Управление по контролю качества пищевых продуктов и лекарственных препаратов не станет рассматривать этот вариант как постоянное решение. Он позвонил мне в Оксфорд и предложил – раз уж мы вместе работали над «Джарвиком-2000» – протестировать на британских пациентах концепцию «пожизненного поддержания жизнедеятельности» с использованием того самого аппарата HeartMate. Компания Thermo Cardiosystems пообещала бесплатно обеспечить нас кровяными насосами, которые стали бы спасительной соломинкой для безнадежно больных людей – тех, кому трансплантационные центры отказали в помощи, тех, кто начинал задыхаться при малейшем усилии, распухал от скопившейся в организме жидкости и был вынужден сидеть взаперти у себя дома. Короче говоря, для ходячих мертвецов, хотя, вообщето, они почти не ходили.

Подобной возможности я ждал давно. Я прилетел в Хьюстон, чтобы изучить HeartMate и встретиться с претендентами на пересадку сердца, которым имплантировали этот прибор. Когда мне предложили

ассистировать при операции, я мигом согласился. Пациентом был студент Среднезападного колледжа, в прошлом спортсмен (играл в американский футбол), подхвативший вирулентнейший из вирусов, который превратил атлета в астеника. Бедный парень был истощен, он страдал от сильных отеков, а его жизнь необъяснимым образом угасала. Его девушка сидела рядом с кроватью и, казалось, не могла подобрать слова. В конце концов, что можно сказать человеку, нуждающемуся в пересадке сердца?

Что до самой девушки, то она была хорошенькой чирлидершей, чей герой умирал прямо у нее на глазах. Она наблюдала, как ему становилось все хуже и хуже, как его выгнали из команды, а потом отчислили из колледжа. Понадобилось слишком много времени, прежде чем до всех дошло, что он серьезно болен и что дело не в легких наркотиках, как ктото предположил. Что ей было делать теперь? Оставить парня и вернуться к учебе или же остаться рядом с человеком, лучший вариант для которого – пересадка сердца?

Жизнь бывает той еще стервой, а мы редко задумываемся о том, каково людям по другую сторону. Впрочем, оно и к лучшему: толку от досужих размышлений обычно мало.

В операционной медсестры помогли хирургу надеть хирургический костюм и перчатки, затем протерли пациента антисептическим раствором и накрыли простынями, оставив обнаженной грудную клетку и верхнюю часть живота. Когда-то молодой человек мог похвастать рельефными бицепсами, прессом и грудными мышцами – ну просто картинка. Теперь же от него остались лишь кожа да кости, да еще выступающая под ребрами раздутая печень. Сердечная недостаточность – то еще дерьмо. Уродам, которые отказали нам в финансировании, следовало бы прийти и встать у операционного стола, чтобы самим все увидеть.

Бад сделал разрез от шеи пациента до живота, потому что для прибора HeartMate нужен был подходящего размера карман в стенке брюшной полости – после операции все будет выглядеть так, словно у пациента под кожей будильник. Раздутое сердце казалось огромным, а левый желудочек практически не двигался. Из околосердечной сумки сочилась привычная желтоватая жидкость, скапливавшаяся в только что сделанном кармане, пока отсос не удалил из него все лишнее.

Пока я уныло размышлял о печальной судьбе могучего спортсмена, Бад сосредоточился на поиске подходящего места для того, чтобы просунуть под кожу жесткий электропривод; место требовалось такое, чтобы брюки и ремень не стали помехой, чтобы привод сохранял максимальную

неподвижность, а пациент мог без труда поддерживать его в чистоте. Наконец Бад проткнул кожу скальпелем и просунул через нее привод. Тот был больше сантиметра в ширину и достаточно жесткий, чтобы воздушный клапан не перекрутился. Это вам не шнур питания от настольной лампы – это брошенный парню спасательный трос, не менее важный, чем пуповина для плода. Затем мы быстро пришили выпускную трубку насоса к восходящей аорте там, где она выходила из сердца. Мы убедились, что шов герметичный, иначе трубка впоследствии будет постоянно кровоточить под давлением.

Оставалось присоединить ограничивающую манжету к верхушке сердца и циркулярным ножом проделать отверстие размером с доллар под впускную канюлю. Теперь кровь, возвращающаяся от легких к сердцу, будет проходить через митральный клапан и попадать в прибор, минуя поврежденный желудочек. Я же не мог отделаться от мысли о придуманном Джарвиком устройстве, которое было не намного больше впускной канюли. По сравнению с ним титановая оболочка пульсирующей насосной камеры HeartMate казалась огромной.

Временное сердце тоже может сослужить хорошую службу.

Перед включением насос HeartMate следовало наполнить кровью, чтобы удалить весь воздух. «Воздух в мозг – жизнь под откос», – сострил я. Может, и поэтично, но в тот момент я был несколько не в себе: сказались недосып из-за смены часовых поясов и нервное перевозбуждение. Техники все подсоединили, и мы были готовы к грандиозному запуску. Нажимной диск задвигался в кожухе насоса, и воздух начал ходить туда-обратно в воздушном клапане, словно у трогающегося с места паровоза. Камера наполнилась кровью и вытолкнула ее в аорту, вытесняя остатки воздуха через тончайшие отверстия. Бесполезная сердечная мышца сдулась – больше она не пыталась судорожно сжиматься, чтобы поддержать в парне жизнь. Теперь у него было новое сердце. Пускай временное, но я надеялся, что оно сослужит ему хорошую службу.

Мне стало любопытно, как девушка отреагирует на пульсирующего, шипящего монстра, который поселился внутри любимого, и на торчащий из живота жесткий придаток. Сколько еще она с ним пробудет? Я обычно не позволяю себе подобных мыслей, но сильнейший стресс и усталость напрочь лишили меня эмпатии[21]. Я решил, что если снова ее увижу, то обязательно постараюсь поддержать и расскажу, как замечательно прошла операция. Объясню, что молодому человеку непременно полегчает и он быстро поправится. И добавлю, что совсем скоро кто-нибудь в Хьюстоне

вышибет себе мозги и сердце этого человека достанется ее парню.

Иногда хочется забыть о врачебной конфиденциальности и рассказать родственникам пациента обо всем, что думаешь об этом случае.

Мы не сразу справились с кровотечением и типичными для сердечной недостаточности выделениями, связанными с плохой работой печени и костного мозга. Кровотечение, литры донорской крови, затем проблемы с легкими и почками – обычное дело после подобных операций. Что ж, а мне предстояло ехать в аэропорт, чтобы через сутки вернуться в совершенно другой мир, где ничего этого не произошло бы и парня просто оставили бы умирать. Но прежде я хотел повидаться с его девушкой. К ней недавно присоединились родители пациента, тоже обеспокоенные сверх меры.

Девушка меня узнала, и я незамедлительно сообщил ей, что операция прошла успешно – как правило, эти три волшебных слова мгновенно снимают напряжение, принося волны облегчения. Она тут же расслабилась, и ее хорошенькое личико озарилось радостью, а через секунду она расплакалась. Выходит, она не просто запала за звезду футбола – у нее действительно были к нему чувства. Я ощутил себя жалким куском дерьма, из-за того что усомнился в ее искренности. Родители парня обняли меня и поблагодарили. «За что?» – подумал я. Я лишь ассистировал Баду. Впрочем, когда все заканчивается хорошо, благодарности хватает на всех. Я пожелал им всего доброго, а также как можно скорее заполучить донорское сердце. Пусть даже это и станет сильнейшим горем для какойто другой семьи.

* * *

Вместе с профессором Филипом Пул-Уилсоном из Королевского госпиталя Бромптон мы вскоре отобрали в Лондоне потенциальных кандидатов для установки насоса HeartMate. К несчастью, самый первый и молодой из них умер до того, как ему смогли помочь. Зато второй кандидат, казалось, подходил идеально. Ему исполнилось шестьдесят четыре, он был высоким и худощавым, и ему уже отказали в пересадке сердца. Как и у американского футболиста, у него диагностировали дилатационную кардиомиопатию, возможно наследственную, но, скорее всего, она стала результатом вирусной инфекции или аутоиммунного заболевания. Таким образом, у интеллигентного еврея Абеля Гудмана сердце было большое в буквальном смысле слова, и он был практически

прикован к постели.

С другой стороны, его коронарные артерии не были поражены атеросклерозом, а почки и печень работали приемлемо. Мы надеялись, что благодаря этому послеоперационный уход окажется менее проблематичным – и менее дорогостоящим. Но одышка у нашего пациента все усиливалась, так что он вынужден был полусидеть в кровати, обложенный подушками: из-за отеков ног и живота лежать он не мог. Чтобы его состояние стабилизировалось перед операцией, Филип предварительно положил Абеля в госпиталь Бромптон, куда я и пришел, чтобы с ним встретиться. Я всегда любил возвращаться в эту больницу – на этот раз в роли состоявшегося человека, самого настоящего кардиохирурга, а не паренька из города, про который так любят шутить юмористы.

Абель сидел в кровати прямой, как штырь. Дышал он с трудом, лоб его покрывала испарина, а полные страха глаза словно говорили: «Недолго мне осталось на этом свете». Ему было настолько плохо, что он не мог произнести ни слова. «Слишком болен для стрижки», как у нас принято говорить. Готовый встретиться с Создателем, в душе он явно надеялся, что вместо этого придет Спаситель. Я пожал распухшую ладонь. Та была холодной и скользкой – кровь к ней уже почти не поступала. Я объяснил, что насос HeartMate, работу которого мне довелось увидеть в Хьюстоне, избавит его от мучений и что он станет первым человеком в мире, которому эту технологию предлагают в качестве «пожизненного», а не временного решения. Раньше ее применяли исключительно для претендентов на пересадку сердце. Надолго ли это «пожизненное» решение продлит его жизнь? Я не знал, но без HeartMate он наверняка умер бы в считаные недели. И это в лучшем случае (мне, например, казалось, что он может отойти в мир иной прямо во время нашей беседы).

Он попытался переварить сказанное мною. До мозга Абеля тоже доходило не так уж много крови, но ему удалось оторвать голову от подушки и пробормотать:

– Тогда давайте сделаем это.

Думаю, он надеялся, что операцию проведут в тот же день. Что ж, не все сразу.

В Лондоне было три часа пополудни, в Хьюстоне – на шесть часов меньше. Я позвонил Баду, чтобы объяснить, что у нас мало времени и что нам разрешили имплантировать насос только умирающему пациенту – «из соображений гуманности». У нас на руках был умирающий пациент, так можем ли мы приступить на следующей неделе? В трубке повисла тишина

– казалось, она длилась долгие минуты, после чего последовал короткий

ответ:

– Ага.

Я почувствовал всплеск адреналина и радостное возбуждение. Мы вживим искусственное сердце здесь, в Оксфорде. Но за кого я радовался – за Абеля или за себя?

Операционная бригада из Хьюстона прибыла в Оксфорд 22 октября. Тем же вечером в конференц-зале собрались вместе бригады анестезиологов, перфузиологов и медсестер. Нам нужно было ознакомиться с оборудованием и детально обсудить предстоящую операцию, а заодно привыкнуть к моим товарищам из Техаса и их специфической манере одеваться – в Оксфорде ковбойские сапоги встретишь нечасто.

Я был амбициозным ублюдком, да и все мы мечтали осуществить нечто особенное, рискнуть – не только ради пациентов, но и ради самих себя, так как знали, что о нас напишут в газетах.

Пациент пережил транспортировку из Лондона. Присутствие многонациональной медицинской бригады наверняка смущало его, хотя проблемы с дыханием определенно беспокоили его куда больше. Медсестры предложили ему подумать о чем-нибудь хорошем, а нянечка спросила, что он хочет на завтрашний ужин. От окорока Абель отказался. Пришел раввин, чтобы подготовить его к возможной смерти.

Бад раньше не бывал в Оксфорде. Поскольку он интересовался старинными книгами, я хотел показать ему Бодлианскую библиотеку, что в центре города: от Хьюстона она отличалась разительно – словно они находились на разных планетах. Мы выпили пива в пабе «Орел и дитя», где Толкин не раз проводил вечера вместе со своим другом К. С. Льюисом в тридцатых годах прошлого века. Я слушал рассказы Бада о Вьетнамской войне, о том, как медицинский вертолет доставлял его к раненым в самый разгар военных действий, и о том, что он всегда сидел на шлеме, чтобы не оторвало мошонку. Несколько его коллег-хирургов так и не вернулись домой живыми. Бад сохранил свои яйца – и по нему это было видно. Он провел больше операций по пересадке сердца, чем кто-либо другой, и больше всех вживил искусственных желудочков. Он предавался воспоминаниям о горестях и восторгах тех дней, когда я еще учился в медицинской школе.

Я спросил, что стало с футболистом, которого мы вместе оперировали. Он все еще разгуливал по коридорам Техасского института сердца, уже не мучимый сердечной недостаточностью, и снова начал набирать мышечную

массу. Донора, однако, по-прежнему не находилось. Его девушка вернулась в колледж.

Для меня тот вечер был сродни затишью перед бурей. Бад же надеялся, что мы стоим на пороге новой эры, в которой кровяные насосы будут повсеместно ставить пациентам, лишенным других возможностей на спасение. Почему эти приборы, позволяющие спасть жизнь, должны быть неразрывно связаны с пересадкой сердца? Каждый из них стоил тысячи долларов, но после пересадки их попросту выбрасывали. Какая пустая трата средств и какое неэффективное использование бесценных технологий! Я задумался о том, какие еще ставшие историческими беседы происходили в старинном пабе на протяжении веков. Должно быть, об искусственном сердце здесь говорили впервые.

Утром следующего дня обстановка была гораздо более расслабленной, чем я ожидал. Представители компании, выпускающей насос для сердца, беседовали с Бадом в комнате отдыха. Его помощник по техническим вопросам Тим Майерс уже начал устанавливать оборудование вместе с медсестрами – оживленными, хотя и боявшимися напортачить перед почетными гостями. Абеля прикатили из палаты в окружении целой свиты родственников и друзей, которые пожелали его проводить. Открытым оставался лишь вопрос, куда именно. Абель, склонив голову, сидел на каталке: белая сорочка, руки на тощих коленях, тяжелое дыхание и беспокойные глаза. Все, чего ему хотелось, – чтобы его побыстрее ввели в

наркоз. Когда процессия поравнялась со мной, он робко приподнял голову

ипробормотал:

–До скорого.

Он до последнего сохранял оптимизм.

На этот раз операцию проводил я, Бад ассистировал, а роль второго ассистента взял на себя мой коллега Дэвид Таггарт. Мы очень многое поставили на кон, но умудрялись оставаться спокойными и собранными, чуть ли не беззаботными. Производители кровяного насоса, понимая, что хирурги не самые умные среди медиков, предусмотрительно нарисовали стрелочки на титановом корпусе прибора, чтобы мы наверняка не ошиблись при его установке. Я с удовольствием сделал огромный надрез от шеи до пупка – хирургия минимального доступа никогда меня не прельщала. Правда, хотя хирургическими навыками я и мог похвастать, за наше устаревшее оборудование мне было стыдно. Старая пила с шумом разрезала грудину, еле-еле справившись с ее самой толстой верхней частью. Мы сформировали карман для установки насоса в верхней левой части передней брюшной стенки, а затем вскрыли натянутую

околосердечную сумку, обнажив огромное сердце Абеля.

Боевое крещение хирурга – операция, которую он проводит первым в истории.

Эта операция стала для меня боевым крещением, поэтому я проводил ее, руководствуясь пошаговыми инструкциями Бада. Установить трубки для аппарата искусственного кровообращения, подключить его, опорожнить сердце Абеля, аккуратно пришить ограничивающую манжету к верхней части левого желудочка, а сосудистый имплантат – к аорте. Мы вырезали из пораженной болезнью мышцы диск в месте установки манжеты и сохранили его, чтобы позднее изучить под микроскопом. Наступил черед установить впускную канюлю насоса – и дело было сделано.

Важнейший заключительный шаг состоял в том, чтобы перед запуском прибора выпустить весь воздух из сердечно-сосудистой системы. Мы заполнили сердце, перекрыв поток от аппарата искусственного кровообращения. Левый желудочек наполнился, и кровь поступила в насос через впускную канюлю. Воздух перешел в сосудистый имплантат и вышел оттуда через широкую полую иглу. Итак, титановая «коробка с конфетами» была надежно зафиксирована в кармане брюшной полости, и Тиму было велено «запускать». Шумный механизм заработал с характерным шипящим звуком, и последние пузырьки воздуха покинули полую иглу. Теперь у Абеля был новый мощный левый желудочек – тот самый, который можно услышать на другом конце улицы; к счастью, со временем пациенты к этому привыкают, точно так же как люди с искусственными клапанами привыкают к тиканью в тишине ночи. Это крохотное неудобство становится частью их новой жизни, и оно гораздо предпочтительнее угрюмой альтернативы. Как правило.

Абель быстро пришел в себя. Пожалуй, слишком быстро. Его тут же отключили от аппарата искусственной вентиляции легких, а трахеальную трубку убрали. По нему было видно, что его самочувствие улучшилось. Появились блеск в глазах и озорная улыбка, а лицо выражало облегчение и некоторое замешательство, характерные для любого человека после наркоза – в тот миг, когда осознаешь, что ты все еще жив. Все четыре конечности Абеля двигались свободно, неврологических проблем не наблюдалось. Мне хотелось позвонить директору фирмы – подобно тому, как это сделал знаменитый Кристиан Барнард после исторической операции по пересадке сердца, – чтобы сказать: «Сэр, мы вживили искусственное сердце, и пациент чувствует себя хорошо». Однако что-то

подсказывало мне, что лучше не торопить события и сохранять бдительность на случай, если состояние пациента ухудшится. В конце концов, все это делалось не ради меня, а ради того, чтобы поставить Абеля на ноги, и я слегка переживал из-за его повышенного кровяного давления. Вместо слабого левого желудочка у него теперь был мощный аппарат, управляющий циркуляцией крови, а от волнения его организм вырабатывал море адреналина. Реаниматологи дали Абелю сосудорасширяющие препараты, а заодно антикоагулянты в связи с нарушенным сердечным ритмом его собственного сердца, после чего ввели успокоительное, чтобы он как следует выспался ночью. Послеоперационный уход не менее важен, чем операция. Мне бы тоже не помешало успокоительное, но в целом день сложился удачно.

Когда нет новостей – это уже хорошая новость, и на протяжении ночи о пациенте ничего не было слышно. Ранним утром Бад вместе со своей операционной бригадой уехал в «Хитроу» – у него всегда был плотный график, – а я добрался до больницы в семь утра, полный оптимизма и самодовольства.

Мысленно я сочинял заявление для прессы и воображал газетные заголовки: «Хирург из Оксфорда вживил искусственное сердце» или «Умирающий мужчина спасен благодаря рискованной операции». Так что я заслуживал всего того дерьма, которое ждало меня в больнице.

Подойдя к кровати Абеля, по его отсутствующему взгляду я мгновенно все понял. С правого уголка рта текла слюна, веки были опущены, и он не встретил меня с энтузиазмом и благодарностью, на которые я рассчитывал. Да он даже не мог поднять правые руку и ногу. Гребаный инсульт.

Все существующие на свете ругательства пронеслись в моей голове под шипение насоса, установленного накануне. Пациент был розовым, теплым и с отличным кровообращением – вот только, к чертям собачьим, парализованным. А ведь все складывалось так хорошо! Почему никто не удосужился меня предупредить? Интуитивно мне хотелось обвинить когото другого. Но в чем именно? Нутром я чувствовал, что причина в оторвавшемся тромбе – либо из-за собственного сердца Абеля, либо из-за чужеродной поверхности насоса или сосудистого имплантата, – и в этом случае следовало незамедлительно дать ему быстродействующий антикоагулянт гепарин, поскольку варфарин действует слишком медленно. Однако невролог убедил меня сначала сделать снимок, определить масштабы повреждений мозга и исключить кровоизлияние в мозг. Если бы мы дали гепарин пациенту с кровотечением в мозге, смертельный исход

был бы гарантирован. Так или иначе, произошла катастрофа, в том числе из-за предстоящих расходов на длительную интенсивную терапию, которые должны быть покрыты за счет средств, выделенных на мой исследовательский проект.

Ясопроводил Абеля к томографу. Бад с коллегами уже добрались до «Хитроу», оставаясь в неведении, а я был слишком зол, чтобы им звонить. Пусть они спокойно долетят до дома. Я смотрел, как на экране слой за слоем появляются снимки мозга. Проблема была очевидной, хоть и неожиданной. Действительно, произошло кровоизлияние в мозг. Но это не все. Источником кровотечения оказался участок мозга, пораженный инсультом ранее – явно не в последние дни, возможно, несколько месяцев назад. Почему мы ничего об этом не знали? Выяснилось, что жена Абеля тоже ничего не знала. Его иногда беспокоили головные боли, но слабости или паралича в конечностях замечено не было. Во всяком случае, до сих пор. Вероятно, мы столкнулись со скрытым инсультом, который поставил нас меж двух огней. В итоге мы были заведомо обречены, что бы ни предприняли. Сейчас Абель был парализован, но уже не при смерти. Тут одно из двух: либо надейся на лучшее, либо вообще не ввязывайся в

рискованные дела.

Ядал отмашку. Пациент нуждался в кардио- и нейрореабилитации. Многим больным с инсультом удавалось поправиться. Абель не мог самостоятельно глотать, и пришлось кормить его через гастростомическую трубку. Гастроэнтеролог ввел ее прямо в желудок через брюшную стенку. Кашлять Абель тоже толком не мог, в связи с чем потребовались частые физиотерапевтические процедуры. Когда у него развилась пневмония, ему назначили антибиотики. Когда он раскашлялся так сильно, что надорвалась кожа вокруг места, где выходил кабель электропривода, мы тут же все исправили в операционной. Физиотерапевты работали не покладая рук, стремясь вернуть Абелю способность двигаться. Через три месяца паралич сменился слабостью в конечностях, с которой справились благодаря физическим упражнениям. Вскоре Абель встал на ноги и стремительно пошел на поправку. К нему вернулась речь, и проблемы с глотанием постепенно отступили. Он безустанно бродил по больничным коридорам: сердечная недостаточность, одышка и отеки больше не приковывали его к постели. К нему возвращалась жизнь, а ко мне – решимость продолжить начатое.

По звуку работающего насоса и шипению воздушного клапана – будто шипела змея, только с частотой 60 раз в минуту – мы всегда знали, что Абель где-то поблизости, еще до того, как он попадался на глаза. Жить с

этим было непросто, но одышка, оставшаяся в прошлом, мешала гораздо сильнее. Однажды я прошел мимо Абеля, сидевшего на стуле. Он пожаловался, что чувствует себя неважно. Когда мы убедили его вернуться в кровать и присоединили к мониторам, то увидели, в чем дело. Началась желудочковая фибрилляция его собственного сердца – то самое неритмичное сердцебиение, которое у человека без дополнительной поддержки кровообращения быстро приводит к неминуемой смерти. Но в данном случае, несмотря на то что правый желудочек больше не функционировал, прибор, заменивший левый желудочек, поддерживал в пациенте жизнь. Невероятно! Ситуация повторилась еще четырежды, и каждый раз мы проводили дефибрилляцию. Успокоительное, дефибриллятор, «разряд!» – и сердце снова в деле. Через какое-то время мы заметили кое-что еще. Сердце Абеля возвращалось к своему нормальному размеру и сокращалось куда интенсивнее, подтверждая наблюдения Бада, согласно которым увеличенное при кардиомиопатии сердце благодаря отдыху восстанавливает свои функции. Нам было важно понять на молекулярном уровне, почему так происходит.

Умри Абель от инсульта – и наша благотворительная поддержка могла умереть вместе с ним. К счастью, он выжил и пошел на поправку. Прибор HeartMate прилежно трудился, и мы планировали в ближайшем будущем выписать Абеля из больницы. Тогда к нам направили следующего пациента.

* * *

Его звали Ральф Лоуренс, и он раньше положенного срока ушел на пенсию с должности финансового аудитора в компании «Ровер». Они с женой Джин увлекались энергичными танцами: народными, шотландскими, бальными, а кроме того, любили колесить по стране в фургоне.

Когда Ральфу перевалило за шестьдесят, одышка начала мучить его все сильнее. Рентгенография органов грудной клетки выявила увеличенное сердце, и из местной больницы Уорикшира Ральфа направили в клинику сердечной недостаточности при Королевском госпитале Бромптон, где профессор Пул-Уилсон диагностировал дилатационную кардиомиопатию. Первым делом пациенту назначили лекарственные препараты от сердечной недостаточности, после чего он начал проходить курс новаторской для того времени терапии – восстановления сердечного ритма с помощью специального кардиостимулятора. Суть этой терапии заключалась в том, чтобы синхронизировать сокращения различных

участков сердца и тем самым повысить эффективность его работы. Проблема в том, что по мере дальнейшего увеличения сердца благоприятный эффект от такого лечения может снизиться, вот Ральф и оказался снова в плачевном положении, причем прогноз был довольно мрачным. Мог ли он рассчитывать на пересадку сердца? Когда Ральфу сказали, что человеку его возраста никто не предоставит трансплантат, он, как ни странно, с этим смирился, согласившись, что дефицитные донорские органы должны доставаться молодым пациентам. Это был невероятно приятный человек, пользовавшийся поддержкой всей семьи, и мы увидели в нем идеального кандидата для вживления HeartMate.

Храбрость нужна не только врачу и пациенту, – родственникам, принимающим решение о жизни их близкого, иногда приходится труднее всех.

Хотя Ральф не мог ничего делать, его состояние было все же не столь удручающим, как у Абеля Гудмана. Таким образом, у него имелась в запасе пара недель, чтобы взвесить все за и против, прежде чем согласиться на наше предложение. Мы вручили его близким руководство для пациентов с HeartMate, чтобы они ознакомились с тем, что ждет Ральфа после операции. Перспективы выглядели довольно пугающими даже для тех, кто мог со временем рассчитывать на пересадку сердца. Нельзя плавать и принимать ванну. Душ разрешен, но обязательно нужно защитить электрооборудование от воды. Следует избегать обтягивающей одежды и тугих повязок, которые могут погнуть или перекрутить трубку воздушного клапана. Под рукой всегда должно быть запасное оборудование на случай непредвиденных обстоятельств. Загоревшийся желтый индикатор с изображением гаечного ключа означает неисправность. Если замигает красный значок в виде сердца с характерным звуком, это будет означать отказ насоса – необходимо немедленно обратиться за специализированной помощью. И так далее в том же духе. Много тревожной информации, которую у Абеля не было времени изучить.

Я принял Ральфа с Джин в своем кабинете в Оксфорде. Информационный буклет их не переубедил, потому что нынешняя жизнь Ральфа была невыносимой. Он не мог выходить из дома на прогулку и спал в кресле, подложив под спину подушки, а его лодыжки и ступни отекали так сильно, что обувь на них не налезала. И в любую секунду он мог скоропостижно скончаться. Его близкие прекрасно об этом знали. Меня беспокоило, что Ральф страдал инсулинозависимым диабетом, но он превосходно справлялся с этой болезнью и привык нести ответственность

за свое здоровье. Он был настроен позитивно и хотел как можно скорее приступить к операции.

– Так почему бы не начать сегодня же? – предложил я.

Я решил, что Ральфу и Джин стоит познакомиться с Абелем, чтобы они могли расспросить его о жизни с «чужим» внутри. Я знал, каким будет его ответ: «Лучше, чем сердечная недостаточность. Лучше, чем умереть». Джин должна была знать про HeartMate не меньше своего мужа, так как в экстренном случае ей пришлось бы самостоятельно решать возникшую проблему в домашних условиях, возможно, даже перейти на ручной режим при отключении электроэнергии.

Итак, мы назначили дату операции на среду через четыре недели, чтобы успеть обо всем договориться с Хьюстоном. В этот раз, однако, необходимо было принять во внимание еще один фактор. Об операции Абеля поползли слухи. Из-за перенесенного им инсульта мы старались держаться в тени, но операцию Ральфа начали планировать за месяц до проведения, так что информация неизбежно должна была просочиться в прессу, а это палка о двух концах. С одной стороны, интерес общественности помог мне привлечь достаточно денег для продолжения программы. С другой – если пациент умрет, наша репутация окажется подмоченной, и это могло нас погубить. Ослабленным пациентам с сердечной недостаточностью больше никогда не предложили бы даже операцию на грыже, не говоря уже о кардиохирургии. Как свести риск к минимуму?

Между собой мы сошлись вот в чем: чтобы избежать шумихи в СМИ, лучше разрешить сотрудникам одной газеты присутствовать на операции Ральфа. Главное требование – оставить семью Ральфа в покое, когда (или если) он покинет больницу и вернется домой. Мы остановили выбор на «Санди таймс». Ее корреспонденты получили полный доступ ко всему происходящему при условии уважительного отношения к пациенту и его близким. Взамен мы были бы рады принять от издания благотворительное пожертвование. Нет, мы не пытались на этом заработать. Но без пожертвований Ральфа никогда не прооперировали бы.

Ночь перед операцией Ральф и Джин провели в предоставленном больницей номере. Позднее Джин расскажет «Санди таймс»:

– Мы были спокойны. Он уже со всем смирился и предвкушал предстоящую операцию.

Утром среды, в половине десятого, спящего благодаря успокоительному Ральфа доставили на каталке в пятую операционную; в положении лежа ему опять-таки дышалось с трудом. Мы надеялись, что

после операции он перестанет задыхаться. Вся больница с интересом следила за происходящим, так что мы решили записывать операцию на видео и транслировать ее в конференц-зале. Я был рад, что журналисты и администрация больницы смогут увидеть все воочию. В хирургии есть поговорка: «Увидел, сделал, научил». Я видел, как проводят такую операцию в Хьюстоне, провел ее самостоятельно в Оксфорде, но при этом не собирался позволять кому-либо другому оперировать Ральфа под моим наблюдением. Вместе с Бадом мы тихо ждали своего часа в комнате отдыха, пока анестезиолог погружал пациента в наркоз.

Часы, висевшие в душной комнате ожидания, показывали пять часов – как и в любой другой день недели на протяжении суток: эти часы остановились очень давно. Лишь растущие стопки пустых пластиковых стаканчиков отмечали медленное течение времени. Джин будто оцепенела, с тревогой ожидая новостей из операционной. В два часа пополудни она их дождалась: Ральфа катили в палату интенсивной терапии.

12 мая 1996 года рентгеновский снимок грудной клетки Ральфа с установленным в ней искусственным сердцем занял всю первую страницу журнала-приложения к «Санди таймс». Подпись под снимком гласила: «Человек с двумя сердцами. Почему кусок титана, полиэстера и пластика тикает внутри Ральфа Лоуренса?» Мы пошли на риск, когда предоставили передовому национальному изданию полный доступ к операции по вживлению искусственного сердца и разрешили сделать фотографии в операционной и взять интервью у родственников пациента и больничного персонала. К счастью, журналисты представили все в наилучшем свете, и кто угодно мог прочитать о нашем успехе: премьер-министр, члены парламента – даже сама королева. В журнале опубликовали подробный рассказ о ходе операции, который помог нашей лаборатории привлечь деньги для продолжения исследовательской программы. История Ральфа вызвала отклик у тех, кто считал, что разработка и внедрение инноваций – задача Национальной службы здравоохранения[22], однако с самой НСЗ этот номер не прошел. Наша технология стоила немалых денег, и никто не собирался поддерживать ее на государственном уровне.

Мы с самого начала полагали, что кровоизлияние в мозг у Абеля стало следствием повышенного кровяного давления, поэтому продержали Ральфа в состоянии глубокого наркоза еще несколько часов после операции. Лишь посреди ночи он очнулся в палате интенсивной терапии, окруженный многочисленной аппаратурой. Джин сидела возле его кровати и наблюдала за хорошо заметной снаружи работой насоса, который глухо шумел в

животе мужа. Через кислородную маску Ральф что-то произнес.

–Хочешь пить? – переспросила она.

–Нет. Сейчас четверг?

Уже через два дня Ральф поднялся с постели и мог сидеть на стуле. Еще через день, в субботу, он ходил по палате интенсивной терапии под руку с физиотерапевтом, чья задача заключалась в том, чтобы помочь ему оправиться после операции.

А потом произошло непоправимое. Я совершал пробежку в Бленхеймском парке, когда зазвонил телефон. Абеля терзала невыносимая боль, к тому же у него начался геморрагический шок из-за острого кровотечения вокруг насоса. Это спровоцировало сильный отек в подреберной области. А ведь еще чуть-чуть – и сердце Абеля полностью восстановило бы работоспособность. Надо было незамедлительно удалить насос и остановить кровотечение, иначе пациента ждала смерть. Я дал указание немедленно собрать операционную бригаду.

Яприбежал домой быстрее, чем полезно в моем возрасте, и запрыгнул

вмашину. К счастью, в выходной на дорогах было спокойно, но я сомневался, что мы успеем вовремя прооперировать Абеля. Что ж, спасем мы его или нет, следовало сохранять оптимизм и хладнокровие: перевозбужденный или нервничающий хирург никогда не преуспеет в сложной ситуации. Я продумал последовательность действий еще в машине. Мы не сможем быстро вскрыть грудную клетку, ничего не повредив, вместо этого я обнажу артерию и вену в паху, установлю на них канюли и подключу к аппарату искусственного кровообращения. Дальше Абель будет в безопасности. С помощью донорской крови мы сможем поддерживать нормальное кровоснабжение мозга и отключить насос HeartMate. Успели мы едва-едва: давление Абеля упало в два раза, даже несмотря на переливание крови.

Врачу следует сохранять хладнокровие: перевозбужденный или нервничающий хирург никогда не преуспеет в сложной ситуации.

Я вытащил из грудины проволоку и провел по центру кости вибрационной пилой. Как только края грудины были раздвинуты, из щели наружу поползли блестящие багрово-фиолетовые кровяные сгустки, а снизу потекла ярко-красная кровь. До меня дошло: из-за того что сердце Абеля уменьшилось, впускная канюля насоса сместилась, повредив верхушку сердца. Вскоре мои подозрения подтвердились. Рассекая воспаленную массу, я увидел, что аорта по-прежнему герметично соединена с сосудистым имплантатом.

Выход был только один: насос нужно убрать. Либо сердце Абеля сможет обеспечить нормальное кровообращение, либо он умрет. Простейший способ остановить кровотечение, до которого мы не могли добраться, заключался в том, чтобы охладить тело до 20 градусов Цельсия, а затем полностью остановить кровообращение. Между тем я обрезал и выбросил кабель питания, после чего удалил свернувшуюся кровь из кармана в брюшной стенке, где был установлен насос. Что-то начало вырисовываться, но я поймал себя на мысли о том, что выходные могли сложиться и поприятней.

Для близких Абеля случившееся стало тяжелым ударом. Они с нетерпением ждали его возвращения домой после пяти месяцев в больнице: он был уже в достаточно хорошей форме, чтобы выписаться. Жены Абеля и Ральфа сидели в комнате ожидания вместе: первая надеялась на чудо, а вторая вдруг осознала, что успешный исход операции вовсе не гарантирует беззаботного будущего. Плохие вести распространяются молниеносно, и вскоре во всей больнице воцарилась мрачная атмосфера. Медсестры и физиотерапевты, месяц за месяцем прилагавшие столько усилий, чтобы Абель поправился после кровоизлияния в мозг, уже решили, что потеряли его. Для каждого из нас это стало бы настоящей трагедией.

К счастью, все оказалось не так плохо. Далеко не так плохо. Я был поражен тем, как сильно изменилось сердце Абеля. Месяцы отдыха после установки HeartMate безусловно пошли ему на пользу: наблюдались признаки обратного развития сердечной недостаточности, и сердце, когдато раздутое, словно шар, вновь приобрело нормальную форму. Аккуратно вырезав впускную канюлю, мы нашли источник кровотечения – разрыв в сердечной мышце. Я срезал кусочек мышцы, к которому крепилась металлическая впускная канюля, и сохранил для дальнейшего исследования, чтобы сравнить его с образцом мышечной ткани, вырезанным при установке впускной канюли во время первой операции.

Это было нечто! Мы продемонстрировали, что увеличенные клетки сердечной мышцы способны вернуться к нормальным размеру и структуре и что мы можем помочь больному сердцу восстановиться. Мы назвали это стратегией «Сохрани свое сердце». Но насколько устойчивы структурные изменения? И сможет ли сердце нормально работать? Этого мы не знали. Только время могло ответить на эти вопросы, но открытие само по себе было грандиозным.

Операция длилась семь часов. Мы извлекли насос из грудной клетки Абеля так осторожно, будто принимали роды: я не хотел, чтобы дорогой прибор пришлось выбросить. Место крепления впускной канюли к сердечной мышце мы починили с помощью глубоких, укрепленных тефлоном швов. Сердце Абеля напоминало теперь чудовище Франкенштейна, но все еще работало и успешно сокращалось, разгоняя заново нагретую кровь. Мы отключили пациента от аппарата искусственного кровообращения, словно операция была совершенно рядовая. Из каждого надреза сочилась кровь, но давление стабилизировалось.

Кровотечение в конце концов прекратилось, мы закрыли грудную клетку и брюшную полость. Победа! Близкие Абеля пришли в восторг, Ральф с Джин вздохнули с облегчением, а мои коллеги воспряли духом. Я же по-прежнему волновался. Мы ходили по лезвию ножа.

Неужели перед нами первый в мире пример того, как искусственный желудочек сердца стал мостиком к выздоровлению у пациента с хронической дилатационной кардиомиопатией?

Мне ничего не оставалось, кроме как доверить послеоперационный уход за пациентом бригаде интенсивной терапии. Я был изнурен, и это лучшее, что можно было сказать. А что насчет худшего? Да то, что я психопат, который слишком любит рисковать, ставя под удар собственную жизнь, а заодно и жизни других людей. С хирургией я справляюсь без проблем, а вот с политикой – гораздо хуже. Рисковать, имея бессрочные счета от НСЗ, чревато лишним стрессом. На кону были не просто жизни отдельных пациентов.

Многие влиятельные персоны утверждали, что искусственное сердце никогда не заменит живое, и нужно было сражаться изо всех сил, чтобы доказать обратное.

В течение следующих тридцати часов состояние Абеля оставалось стабильным – все было в порядке. Несмотря на длительный шок, его почки вырабатывали мочу. Однако на душе у меня скребли кошки. Ставки были чересчур высоки, и я ходил по тонкому льду. Что ж, долго ждать не пришлось. Ночью у Абеля началась фибрилляция предсердий – они сокращались с такой частотой, что причиняли вред левому желудочку. Это распространенная проблема, с которой сталкивается добрая половина пациентов после операций на сердце. Справиться с ней не составило бы труда, но никто из младших врачей не осмелился воспользоваться

дефибриллятором, и состояние Абеля быстро ухудшилось. Я стремглав примчался в больницу, но ему уже было не помочь.

Абель умер в окружении близких. Передо мной стоял выбор: выйти из себя и позволить эмоциям завладеть мной или же вернуться домой. И я сделал правильный выбор. По пути к выходу я прошел мимо кровати Ральфа. Джин спала, положив голову на простыни, она и не догадывалась о случившемся. Ральф смотрел перед собой, поглощенный тревожными переживаниями. Он проводил меня взглядом. Он понимал, что творится у меня на душе, а мне нечего было сказать, чтобы его приободрить. Он сам все прекрасно слышал: «Может, дефибрилляцию? Может, позвонить старшему? А что, если?..» И затем неизбежное. Полное дерьмо.

* * *

Чтобы сердечный ритм Абеля восстановился, нужно было всего-то воспользоваться дефибриллятором. Кто-то должен был взять на себя ответственность и спасти ситуацию, но этого не произошло. «Непринятие мер по спасению» – так это сейчас называется. После стольких трудов смерть Абеля казалась напрасной.

Грань между жизнью и смертью очень тонка. Выживет ли человек, зависит от того, смогут ли присутствующие справиться с проблемой, выберут ли они правильный способ ее решения и вовремя ли все будет сделано.

К счастью, Ральф крепчал день ото дня. Прибор его преобразил, и вскоре он научился жить с «чужим» внутри, который громко шипел через воздушный клапан и ежеминутно перекачивал шесть литров крови. За две недели и Ральф, и его семья освоили оборудование. Самой большой проблемой был торчавший сбоку негнущийся белый кабель питания. Его нужно было поддерживать в идеальной чистоте и защищать от микробов, потому что кожа вплотную прилегала к его лавсановому покрытию. Наибольшую угрозу для Ральфа представляла возможность подхватить инфекцию через электропривод – явление очень распространенное при использовании таких приборов, особенно опасное для диабетиков. По этой причине больных диабетом изначально никто не рассматривал в качестве кандидатов на установку кровяного насоса.

Джин училась справляться с неожиданными проблемами и устранять неполадки при появлении тревожного сигнала. В критических ситуациях жизнь ее мужа будет напрямую зависеть от того, сможет ли она все сделать правильно, поэтому она научилась вручную качать насос HeartMate

на случай отключения электричества. И наконец их отправили домой – довольных и уверенных в себе, предвкушающих новую жизнь; самая стремительная выписка пациента с искусственным сердцем на тот момент. Ральф должен был ежемесячно появляться в больнице для осмотра, но они с Джин смогли, как и раньше, путешествовать по стране в фургоне, извлекая максимум из каждого очередного прожитого дня. Он был счастлив.

Зима принесла предсказуемую проблему – простуду и сопутствующие ей кашель и чихание. Из-за этого кожа вокруг места, где жесткий кабель электропривода выходил наружу из брюшной полости, постоянно двигалась, и в итоге тонкий слой клеток, приросший к лавсановому волокну, разрушился, открыв дорогу бактериям. Джин старалась поддерживать этот участок в чистоте с помощью стандартных методов ухода, но затем появились гной и покраснение: началось воспаление. Терапевт взял у Ральфа мазок и прописал ему антибиотики. Из-за инфекции стало сложнее контролировать диабет, а повышенный уровень сахара в крови способствовал размножению вредоносных бактерий. После нескольких недель на антибиотиках присоединилась еще и грибковая инфекция, и нам пришлось положить Ральфа в больницу, чтобы разобраться с его проблемой. К этому времени вокруг кабеля электропривода образовалась воспаленная болезненная лунка, и мы попытались исправить ситуацию хирургическим путем. Стало заметно лучше, да и сердце Ральфа значительно набралось сил: он проводил на велотренажере целые часы, набирая мышечную массу.

Со временем грибковая инфекция добралась до самого насоса, и я знал, что это дурное предзнаменование. В Хьюстоне Бад имел дело с похожими проблемами у пациентов, которым вживили кровяной насос в качестве временного решения (хотя диабетиков среди них не было), и я регулярно ему звонил, чтобы посоветоваться. Было понятно, что одними антибиотиками насос не простерилизуешь, но могли ли мы рискнуть и убрать его, как в случае с Абелем? Я уже всерьез обдумывал этот вариант, когда инфекция добралась до кровотока. Мы называем это сепсисом. Теперь насос был инфицирован как снаружи, так и изнутри, свиные сердечные клапаны покрылись грибковой массой и начали разрушаться. С этим ничего нельзя было поделать. Пришлось объяснить Джин, что рисковать слишком поздно.

Септический шок привел к отказу почек и печени, Ральф весь пожелтел, его легкие наполнялись жидкостью, а клапаны насоса начали обильно протекать. HeartMate даже работал теперь с другим звуком (почти

как у стиральной машины), гоняя кровь туда-обратно по насосной камере, а воздушный клапан своим шипением больше напоминал не змею, а закипающий чайник со свистком. Я знал, что все кончено, и Джин тоже это поняла, когда я сказал, что не стоит рисковать «в духе Абеля». Ральф этого не пережил бы. Следовало облегчить ему дыхание с помощью искусственной вентиляции легких и позволить уйти в мир иной с достоинством, которого он заслуживал.

* * *

Ральф помог нам начать нечто очень важное. «Человек с двумя сердцами», как его окрестили в «Санди таймс», прекрасно перенес операцию. Он умер спустя полтора года после вживления имплантата в окружении своей семьи и, вопреки перенесенным страданиям, остался благодарен за эту возможность и за хорошо проведенное время.

Жизнь с искусственным сердцем может оказаться короткой, но каждый день, отвоеванный у смерти, стоит такой жизни.

Ральф и Абель многому нас научили. Они были первопроходцами – первыми пациентами, которым искусственное сердце установили «пожизненно». Надо признать, что жизнь эта оказалась короткой, но каждый отвоеванный у смерти день бесценен. Можете спросить об этом больных раком. Все, что нам требовалось, – более совершенный кровяной насос, и мы над этим усердно работали.