5. Наука и неприятие регресса

В науке выработалось правило – изучать научные факты. Эти последние, а также полученная при их изучении научная продукция (законы, соотношения величин и т. п.), рядоположенно соотнесенные с жизнью людей, ценностно нейтральны. В самом деле, наслышан я, допустим, о пространствах д-ра А. Гротендика, ну и какая мне от этого польза в жизни? Однако, положение изменяется, как только научная продукция вовлекается в процесс жизнеутверждения. В последнем она может предстать в самом различном ценностном статусе относительно самых различных ценностных систем жизнеутверждения. Поскольку в естественном протекании жизнь не приемлет регресса, то логично считать, что жизненной ценностью становится лишь та научная продукция, при опоре на которую достигается прогресс жизни. Если какое либо научное знание сигнализирует об опасности, оно должно быть введено в общество не иначе, как с её информационным нейтрализатором или хотя бы с предупреждением о ней. «Наш долг – честно сообщить то, что мы, физики, знаем все вместе…Мы считаем, что должны делиться этими сведениями открыто…Наш долг при любой возможности вместе с нашими коллегами в, возможно, враждебных странах, вместе со всеми, с кем у нас есть общие профессиональные, политические и просто человеческие интересы, содействовать росту знаний и международному взаимопониманию…Мы рассматриваем эту нашу деятельность как свой вклад в дальнейшее развитие мира…, но при этом имеем в виду мир…, который не должен состоять из национальных государств, вооруженных для войны, а быть миром, который был бы, прежде всего, миром без войны.» (Р. Оппенгеймер. 25. С.64-65).

Жизнь вообще регресса не приемлет. Но жизнь человеческая, экипированная орудийно для преодоления своей биоэволюционной слабости, сплошь и рядом оказывается на грани самоуничтожения: как в персонной, так и в видовой форме (патологические пристрастия, истязание себя и других, убийства и самоубийства, сживание «со свету» и т. п.). И вот здесь наука может стать ценной, активно и инициативно берясь за изучение того или иного вида патологии жизни с обязательным последующим показом их гибельности. Результативность такого показа обеспечить не просто: иногда достаточно просто научной констатации, а иногда требуется научная изощренность. Но науке это, в принципе, всегда по силам. Она здесь уже навсегда стала нетленной ценностью человечества за то, что своим меморандумом о возможных последствиях войны с применением атомного оружия навсегда отвадила руководителей государств от ведения таковой, заложив этим краеугольный камень для полного исключения войн из жизни людей. Но, в связи с этим, напрашивается следующий ценностный регулятив науки: 4)наука ценна не неприятием регресса, а доскональным изучением его на предмет преодоления.

6. Наука и этичность

Начнем сразу же с искаженного представления о связи науки с моралью. «Познавательная деятельность есть деятельность целенаправленная и целеосознанная. В свою очередь, постановка цели и выбор для ее достижения средств – это всегда выход за пределы мира сущего в мир должного. А это значит, что по своей сути научная познавательная деятельность подлежит ценностным и моральным оценкам. Вовлеченность ученого во взаимодействие с другими людьми сказывается и на природе научного знания.» (41. С.133).Искажение вызвано так называемым деятельностным подходом, отождествившим научное познание с деятельностью настолько, что ассимилировавшим его ею. А вот представление о рассматриваемом «из первых рук». « Наука ставит нас в постоянное соприкосновение с чем-либо, что превышает нас:…позади того великого, что она нам показывает, она заставляет предполагать нечто еще более великое: это зрелище приводит нас в восторг, тот восторг, который заставляет нас забывать даже самих себя, и этим-то он высоко морален. Тот, кто его вкусил, кто увидел хотя бы издали роскошную гармонию законов природы, будет более расположен пренебрегать своими маленькими эгоистическими интересами, чем любой другой. Он получит идеал, который будет любить больше самого себя, и это единственная почва, на которой можно строить мораль» (А. Пуанкаре. 34. С. 508-509). Как видим, рассмотрение ситуации «из первых рук» не только не грешит ошибками, но убедительно свидетельствует об имманентности нравственности ученому, как необходимому качеству в научных исследованиях. (Вспомним, что об этом еще в античные времена догадывался философ Гераклит). А вот снова ошибочная мысль: хоть и мягкий, но все таки отчетливый пансоциологизм. «Наука не может решать проблемы ответственности ученых, ссылаясь на непреложность моральных кодексов. Жизнь ставит людей науки перед нравственным выбором. Совершая выбор, человек берет на себя ответственность за него. Выбор не предопределен, бремя свободы не может быть снято с человека. Но общественная ситуация может влиять на выбор, предлагать спектр возможных решений, шкалу моральных и правовых оценок поведения. Когда формы цивилизации и культурные идеалы в разладе, моральный выбор для ученого оказывается парадоксальным, происходит расщепление поведенческих ориентировок: сознание мечется между долгом гражданина и долгом ученого, между стереотипом социального успеха и нравственной самооценкой. Напротив, равновесие культуры и цивилизации могло бы регулировать и моральные проблемы науки. Профессиональная этика не диссонирует с нормами общечеловеческой морали. Нежелательные эффекты научных исследований предвидятся учеными лучше, чем кем-либо. Максимально возможная информированность общества об этих эффектах, открытость дискуссий, влияние общественности, включая ученых, на принятие социально значимых решений – всё это создает условия для разрешения моральных и правовых вопросов, не допуская перерастания их в трагические конфликты» (В. Н. Порус. 30. С. 349). Далее. Утверждается, что в своем неуемном стремлении познать человека и человеческое наука может оказаться негуманной (например, в научном постижении сокровенного) и даже быть на грани преступления против человечности (например, в познании различия социальных возможностей у разных людей). В связи с этим напрашивается следующий ценностный регулятив науки: 5) ценно научное постижение любого человеческого, но пользоваться им надо адекватно наличной человечности.

В научное сообщество сегодня всё чаще инъектируется мысль о социальной своевременности или несвоевременности обнародования того или иного научного открытия. Доводы озабоченных гуманистов понятны: а вдруг люди не готовы к такому восприятию обнародуемого? Ведь в этом случае от обнародования возможен вред человечеству, вплоть до самоубийственного? Что тут сказать? Однажды я был приглашен физиками на международную научную конференцию с философским докладом. Потребовалось определиться со способом выступления. И видя могучую заинтересованность огромного большинства физиков в решении их конкретно научных проблем (это проявилось в непрекращающихся бурных дискуссиях даже в перерывах, когда они, споря друг с другом, мелом писали формулы даже на стенах в фойе (правда, тут же восстанавливая порядок), я заявился со стендовым выступлением. И вот подходит ко мне физик и спрашивает о том, почему я выбрал стенд, а не выступление на пленарном заседании. Я ответил: потому, что не хотел обидеть обременением 95% участников. А он возразил: «А вы не подумали о том, что этим обидели 5% остальных?». Читатель! Намек понят? Если же понят, но не принят, то, в связи с этим, вот Вам очередной ценностный регулятив науки: 6) наука – ценность вне обстоятельств, в данном случае – вневременная. Далее. Псевдообоснованно пытаются в современной науке заменить ее инварианты такими, с которыми (если это принять) наука не может квалифицироваться как таковая. Например, плюралистичность и т. д. В связи с этим: 7) если ценность науки ускользает, подойдите к этому научно. Далее. Некоторые, провозглашая себя подлинными учеными, с апломбом дают такие объяснения, от которых научностью и не «пахнет». Они бездоказательно объявляют свою продукцию подлинной наукой, паранаукой, дистанцируясь от действительно подлинной науки. В связи с этим: 8) если ценность науки оспаривается, то осуществлять это надо только научно.

«Как отмечает норвежский философ Г. Скирбекк, «будучи деятельностью, направленной на поиск истины, наука регулируется нормами: «ищи истину», «избегай бессмыслицы», «выражайся ясно», «старайся проверять свои гипотезы как можно более основательно» - примерно так выглядят формулировки этих внутренних норм науки». Следовательно, заключает он, этика в этом смысле содержится в самой науке, и отношения между наукой и этикой не ограничиваются вопросом о хорошем или плохом применении научных результатов.»(41.С.136). Как видим, здесь д-р Скирбекк не только достоверно увидел в науке этическое, но и стимулирует утверждать, что наука может быть не только приемником, но и генератором этического, ибо названные им нормы науки в точном их понимании не могли родиться нигде, кроме как в науке. Притом, - этических норм не только для внутреннего, но и для внешнего пользования.

Глубокие мысли по рассматриваемой теме высказывает д-р М. С. Кунафин. «Наука, а, в конечном счете, научная рациональность сегодня часто подвергается критике. Разумеется, современное функционирование науки породило много цивилизационных проблем. Но критиковать науку за проблемы ненаучного характера, значит, не понимать реального состояния дел. Оно состоит в том, что наука – инструмент освоения действительности. У любого инструмента, как известно, есть хозяин. Он пользуется инструментом, а не наоборот. Когда человеком начинает повелевать наука, возникает состояние этического и духовного ступора. В силу технической развитости этот тупик приобретает форму глобальных конфликтов. Очевидно, что критике подвергаются негативные следствия доминирования науки над человеком. Но надо понимать, что если не предпринимать сознательных усилий, то любая структура рано или поздно начнет доминировать над своим создателем…Наука, точнее ее технологии, или, если быть уж совсем точным, потребление как основная доминанта существования человека, стала структурой, поработившей нас. Но, как известно, за все надо платить. За неконтролируемое потребление приходится платить глобальными проблемами. К этому и сводится смысл современной критики науки: фактически человека не устраивают следствия собственной программы потребления, но опосредованно это реализуется в различных формах критики науки…Наука – это судьба нашего мира. Только процесс научного познания, свободный от морали, …дает нам возможность изобретать всё более изощренные способы познания действительности. В то же время, только научное познание, обогащенное моралью и поиском человеческой сущности, способно изменить мир к лучшему» (17. С. 13-15). Начав блестяще, он затем (быть может, сам того не заметив) возвращается к образным выражениям и, попав в зависимость от введенной им же самим методологической «оси»: «хозяин – инструмент», в конце концов, завершает свое размышление не научными рекомендациями, а проигрывающими им образными конструкциями.