книги / Собачий бог
..pdfон согбен, седая борода словно светилась в лунном све те. Николай даже разглядел глаза — не ласковые, но и не враждебные. Глянул на Николая, помолчал, вздохнул —
ивдруг исчез.
Визбу Николай вполз задом, на четвереньках. Опро кинул жбан с квасом. Ругнулся.
Матрена спала.
Не помня себя, забрался Николай в постель, прижал ся к теплому боку Матрены. Зажмурился.
Так и уснул. И знал: в окошко глядеть нельзя, не надо. Там он стоит, незнакомый. Ждет чего-то. Смотрит...
Черемошники. Декабрь 1994 года
Однажды возле ворот остановился грузовик. Веселые мужики вошли в избу, сели за стол. Один выпил с хозяи ном самогона — хозяин гнал сам, не доверяя магазин ной водке, поэтому все внешние грозы — эпохи трезво сти и эпохи моря разливанного — его в этом смысле не касались. Шофер не пил — не положено; вышел во двор, подошел к будке Тарзана. Собака лежала, не шевелясь, на своей подстилке. Только шевельнула сухим носом, приоткрыла и тут же зажмурила слезящиеся глаза.
Шофер присел на корточки.
—Ну что, белоглазый? Устал, поди, на цепи?.. На волю-то хочешь, а?..
Тарзан насторожился. Он почувствовал в ласковом го лосе запах грядущей непоправимой беды.
Икогда шофер протянул руку — погладить — на заг ривке Тарзана приподнялась шерсть. При этом сам Тар зан оставался недвижим и спокоен.
—Э-э, да ты с характером!.. — Шофер убрал руку. — Не зря хозяин от тебя избавиться хочет...
Потом во двор вышли'все четверо — Хозяин, Хозяйка
идвое приехавших мужиков.
—Ишь, смотрит-то как... — не выдержала Хозяйка. Хозяин молча снял с крюка поводок, и Тарзан напряг
ся, даже коротко тявкнул: этим поводком его, бывало, охаживал хозяин. Но Хозяин не собирался бить. Он даже как-то непривычно ласково потрепал ему ухо. Отстег нул карабин цепи от ошейника. Пристегнул поводок.
— Ну, пойдем.
Хозяйка вздохнула и даже приготовилась вытереть глаз краем передника.
— Ну! — прикрикнул на нее Хозяин. — Сама же про сила! Обосрал все вокруг...
И Тарзана увели. Один из приехавших мужиков влез в кузов, стал тянуть за собой Тарзана. Тарзан поупирался было, безнадежно кося глазом в сторону, но, получив пинок от Хозяина, неловко запрыгнул в кузов.
Когда грузовик тронулся, он вдруг понял, что его на всегда увозят от Молодой Хозяйки. Он рванулся, на тянул привязанный к переднему борту поводок. Зах рипел.
Грузовик прыгал по кочкам, выезжая с улицы — доро га здесь не асфальтировалась и была разбита большег рузными машинами. Выехал на асфальт и понесся.
Тарзан все стоял, выкатив набок глаза и высунув язык от усилия порвать поводок. Он глядел на шиферные и жестяные крашеные крыши, заборы, поленицы, одино кие тополя — глядел неотрывно, будто стараясь отыс кать дом, в котором прожил всю свою не очень долгую жизнь.
Грузовик проскочил железнодорожный переезд — ус пел до того, как загудел, опускаясь, шлагбаум, — и по несся все быстрее к выезду из города.
Тарзан успокоился и лег. Лежать было неудобно — тряско. Но он лежал, угрюмо клацая зубами, когда гру зовик встряхивало; он не глядел по сторонам. Два белых пятна над глазами были обращены к пасмурному небу.
** *
—Баба, а где Тарзан? — спросила Аленка, вернувшись из садика и обнаружив пустую конуру.
—Убежал Тарзан, — скороговоркой ответила баба. Но когда дед вытащил на середину двора собачью ко
нуру и стал курочить ее на доски — все в хозяйстве сго дятся, — Аленка заплакала.
—Ну чего ты? — спросила баба, они сидели у окна в кухне; из окна была видна часть огорода, теплица, сараи —
идед, орудовавший гвоздодером. — Увезли Тарзана. В де ревню.
—Зачем? — спросила Аленка сквозь слезы.
—Нужнее он там! — повысила голос баба, встала, по ворачиваясь к печке. Потом добавила спокойнее:
—Там он будет дом сторожить. Курятник. Там, в дерев не, лисы кур таскают... Там емулучше будет. Простор, лес, речка... А у нас чего? Несколько лет просидел на цепи. Выпустишь — весь огород потопчет. Конь-то какой вы махал!.. Палисадник вон весь загадил. Ну не плачь.
И Аленка больше не плакала.
** *
Апотом стал приходить Он. Сначала он просто снил ся. Стоял посреди комнаты — мутный, большой, молча ливый. И постепенно из снов перебирался в явь.
Аленка давно уже спала одна в маленькой комнатке — почти в закутке — за печью. Сама однажды, еще осенью, решила:
—Баба! Я теперь большая. Буду спать одна.
—А не забоишься? — спросила баба. Аленка насупилась. Подумала.
—Андрей сказал, что давно уже спит один. И Анжелка. Еще смеялись. Боякой назвали... А я не бояка. Не бояка же, баба?..
** *
В первый раз, увидев темную расплывчатую фигуру на фоне голубого, подсвеченного с улицы фонарем окна, Аленка вскрикнула. Закрыла глаза, полежала. Но так было еще страшней. Открыла — громадная тень по-пре жнему тихо стояла над ней.
Аленка решила, что это сон. Натянула одеяло на голо ву. Сосчитала до десяти, выглянула — он стоял.
Она хотела вскочить, чтобы бежать к бабе, — вон она похрапывает за перегородкой, — но тут же испугалась. Вдруг, пока она лежит, он ее и не видит? А только она соскочит — и сразу протянет руки, схватит...
Она снова закрылась одеялом. Стала про себя шептать молитву, которой выучила ее баба. Молитва была не к месту, но все равно с ней было легче.
Прошло сто лет, когда она наконец решилась, и выг лянула снова.
Он, темный на фоне серебристо-синего окна, по-пре жнему был здесь.
Она пошевелилась, следя за ним. Стала соскальзывать с кровати. Пол был обжигающе ледяным — в деревян ных домах всегда так, — но она не почувствовала холо да. Баба будет ругаться, что не надела тапочки — тол стые, теплые, вязаные тапочки... Аленка попыталась нащупать их ногой возле кровати. Есть один. Она спол зла еще больше, прикрывая одеялом грудь и живот, буд
то одеяло могло ее защитить. Тапочек наделся. Опусти ла на пол вторую ногу... И внезапно тень присела. Так стремительно и неожиданно, что Аленка не успела вскрикнуть. И тут же ощутила теплое, мягкое прикос новение.
Будто кошка о ногу потерлась. Но кошки в доме не было — баба не хотела: убирать за ней, да еще шерсть летит, да котят будет каждые полгода носить...
Итут до Аленки дошло: этот странный, темный — он нежно надевал ей на ножку тапочек. Делал это осторож но, бесшумно и... приятно.
Апотом разогнулся. Медленно-медленно, поднимался
вполный рост, и казалось, что он не уместится здесь, под слишком низким для него потолком.
Ивдруг стало светло. Аленка поморгала, села, спустив ноги на пол. Ледяное окно сверкало под уличным фона рем. Комната была пуста.
** *
Телемастер Иван Иванович называл себя «последним телемастером уходящей эпохи». «Последним» — вовсе не потому, что мастер он был плохой, наоборот: в сто летний ламповый «Рекорд» мог новую душу вложить. Чинил все — и старое советское, и новое, антисоветс кое. Чинил на совесть. Мало того — к каждому телеви зору имел собственный подход. И жалел иногда: сколь ко нестандартных решений принимал, выдумки, изобретений почти, — и никто этого, кроме него само го, оценить не мог.
Еще «последним» он называл себя потому, что в свое время один-единственный из своего пункта «Рембыттехники» не обзавелся личным автомобилем. Можно сказать, безлошадным остался. То ли потому, что лиш
него с клиентов не брал, то ли потому, что не умел день ги в руках держать: таяли, уходили невесть куда. Да и клиенты у него были, грех сказать: старики да старухи, ветераны-льготники. Такие если и заплатят сверху — за саленную «трешку». Грех брать.
Иван Иванович и теперь, в эпоху частного предпри нимательства, обходился без машины. Хотя именно те перь она бы ему ой как пригодилась. Надо откладывать деньги, копить. Надо с клиентов драть втридорога. Гля дишь — уже летом какой-нибудь старенький «жигуль» появится. Тогда уже можно в газетных объявлениях о ре монте телевизоров смело приписывать, как другие: «вы езд за город, доставка техники бесплатно».
Но, однако, размечтался. Сегодня вряд ли появится возможность «сверху» взять: уж больно район неказис тый, дурной славой пользующийся.
Иван Иваныч приехал на трамвае. Трамвай полз до ко нечной остановки целый час. Скрежетал по заледене лым рельсам. Окна замохнатились инеем, и куда едешь — черт его разберет.
На конечной остановке Иван Иваныч сошел, осмот релся. В этих краях ему в последний раз довелось бывать лет этак...
Иван Иваныч не стал вспоминать, сколько лет. Редкая цепочка людей, тоже сошедших на конечной, уже исчеза ла в переплетении ветвей, там, куда не доставал свет фона рей. Иван Иваныч бросился следом. Ему по телефону так и объяснили: сойдете с трамвая — и туда, куда все: по тро пинке, мимо товарной станции, мимо пакгаузов, через же лезнодорожные пути. Атам — фонарь. И переулок сразу.
Было холодно. Морозный туман стелился под ноги, ресницы смерзались. Снег хрустел под ногами. Твердый, как битое стекло.
Черные фигуры пешеходов впереди прыгали через пути. Где-то сбоку, из тумана, глядели большие глаза тепловоза. Громыхали колеса, бубнил что-то далекий го лос диспетчера.
Опасливо оглядываясь на тепловоз, на черневшие во тьме товарные вагоны, Иван Иваныч быстро добежал до спуска с насыпи.
Впереди сиял фонарь, а еще дальше, налево — веселые окна магазинчиков.
«Э! — понял Иван Иваныч. — Да ведь сюда автобусы ходят, маршрутки. А клиент меня трамваем заставил ехать». Иван Иваныч окончательно загрустил. Видать, клиент-то совсем нищий. Ветеран всех войн, вместе взя тых. Хотя голос, вроде, молодой. Ну по телефону не раз берешься. Кстати, телевизор у него вовсе раритетный — «Русич», первый цветной. Ламповый еще.
Иван Иваныч спустился с насыпи, прошел мимо фо наря и углубился в абсолютно темный переулок.
Нет, переулок все же был не абсолютно темным. Он был наполнен каким-то матовым голубым сиянием.
Мороз усилился. Стонали старые тополя вдоль черных заборов, звенели невидимые провода «воздушки».
Иван Иваныч споткнулся, упал. Даже чемодан, в ко тором были инструменты и запчасти, выронил. Поднял ся, отряхнулся. Велел себе впредь быть повнимательней.
Адрес он помнил, но беда была в том, что на домах указателей либо не было вовсе, либо их было не видно: во-первых, темень. Во-вторых — инеем заросли. Поди тут разбери, где он, дом номер 18, да еще и «Б».
Переулок был пуст. Кое-где светились подслеповатые окна. Иван Иваныч сделал шаг к забору — разглядеть таб личку на доме. И тут же из-за забора раздался собачий рык — да такой, что Иван Иваныч невольно отскочил.
Он стал считать дома. Вроде, этот, с кирпичным забо ром, должен быть десятым. Значит, недолго осталось...
Он и не подозревал в этот момент, насколько недолго. Из проулка бесшумно и быстро появилась громад
ная тень.
Иван Иваныч остановился. Показалось — лошадь, или теленок.
Потер глаза рукавицей, пригляделся. И тут же в небе из-за облака быстро вынырнула луна.
Прямо перед ним сидела огромная серебристо-белая собака. Глядела ласкающими янтарными глазами. Ждала.
Иван Иваныч обернулся. Начало переулка было да леко-далеко; там клубилось пятно светло-голубого ту мана.
Иван Иваныч сделал шаг вперед. Белая собака при поднялась. К прыжку приготовилась! — догадался Иван Иваныч, почувствовав вдруг, что не может дышать.
Он стал пятиться, и пятился, пока не почувствовал спиной новую опасность. Оглянулся.
Поперек переулка ровной шеренгой сидела целая стая кудлатых псов с горящими глазами.
Иван Иваныч прижал к груди чемоданчик с запчастя ми. Он увесистый, с металлическим каркасом. Пожалуй, углом если врезать, так...
Он не успел додумать. Почему-то белая дорога выс кользнула из-под него и бросилась прямо в лицо. Он вскрикнул от боли, почувствовал, что спасительный че моданчик отлетел далеко в сторону. И еще он почувство вал, как что-то тяжелое, невероятно тяжелое, придави ло его к земле, и горячее дыхание обожгло ему шею. Иван Иваныч попытался втянуть голову в плечи, но от падения воротник пальто оттопырился, а шарф сбился.
Больше Иван Иваныч ни о чем не успел подумать.
Окрестности Северска. Декабрь 1994 года
Это был бор. Черный, глухой, безрадостный. Даже снег у подножия сосен казался черным, и Тарзан подни мал голову, не понимая, где он, как тут оказался и поче му вокруг так тихо — невыносимо тихо. Он взлаял было на эту тишину, — и примолк: бор ответил дальним эхом, после которого тьма и тишина, казалось, бросились пря мо к тому месту, где сидел Тарзан; бросились, приблизи лись вплотную и присели на корточки, вглядываясь в темную собачью морду с белыми отметинами.
Тарзан шевельнулся, оскалился. Они отпрыгнули.
Игде-то далеко хрустнула ветка, рухнул мягким ко мом снег.
Иснова тишина...
Повозившись и успокаиваясь, Тарзан прижался к стволу, от которого даже сквозь ледяную корку пахло смолой. Свернулся калачиком, закрыл хвостом глаза и задремал.
Но ему не спалось. Тишина и темнота бродили рядом, на кошачьих лапах, трогали за мокрый нос, и, внезапно подпрыгнув, шевелили вверху ветвями, так что сыпа лись иголки. Тарзан прядал ушами. Открывал один глаз.
Вверху было небо. Знакомое черное небо с пятнами звезд. Звезды успокаивали, они были родными здесь, в глухомани, вдали от дома, от Молодой Хозяйки, от вкус ного ломтя хлеба, пропитанного пеной от варки мяса.
Вспомнив об этом хлебе, Тарзан ощутил голодные спаз мы в животе, хотел завыть, но не решился. Надо было ждать. Так сказал Старый Хозяин: «Жди! Приедем...».
Внезапно он вспомнил Молодую Хозяйку и подско чил. Ему послышался ее голос: «Ко мне, Тарзан! Домой!»
Тарзан поднял морду, принюхиваясь. Снежинки падали на горячий нос и таяли — у них был запах тревоги и весны.
Он покружился на одном месте. «Жди!» — говорил ему один голос. «Домой!» — звал другой.
И был кто-то третий, кто осторожно пытался проник нуть в сознание, шебуршился, скребся. Он был без го лоса, и приказы отдавал немо. Шерсть у Тарзана взды билась. Он не хотел впускать в себя того, Чужого, но и противиться его власти было выше его сил.
«Жди!». «Домой!». «В лес иди, в лес... Сделай логово...
Охоться на зайцев... Ты будешь свободен от Хозяев, ты будешь сам себе хозяин», — это был не шепот, не при каз. Это было похоже на голос матери, давно позабытой матери, которая его, слепого, вылизывала и подталки вала к соскам, разбухшим от молока. Тарзан от этого смутного, как небыль, воспоминания даже взвизгнул по-щенячьи и поскребся лапами.
И снова, опомнившись, поднял голову.
Глухой черный лес. Скрипят старые стволы, и где-то поверху гуляет ветер, сбрасывая с хвойных лап пригор шни снега.
Тарзан фыркнул, помедлил, и лег, стараясь устроиться поудобнее.
«Жди!» — приказал кто-то так близко, словно стоял ря дом. «Домой!» — пощекотало ухо. Тарзан взглянул на звез ды и неожиданно, пугаясь самого себя, тихонько завыл.
И чей-то другой, чужой, противный голос, присвист нул среди дальних черных стволов и захохотал.
Верховья Нар-Югана
Степан Айгин уже несколько дней не разжигал очага, не варил ни рыбы, ни мяса. Лежал, укрывшись шкура