книги2 / 10-2

Москва: Художественная литература, 1965. – 560 с.; Т. 4. Москва: Художественная литература, 1966. – 610 с.; Т. 5. Москва: Художественная литература, 1966. – 712 с.; Т. 6. Москва: Художественная литература, 1968. – 740 с.; Т. 8. М.: Художественная литература, 1969. – 616 с.; Т. 9. М.: Художественная литература, 1970. – 648 с.; Т. 10. Москва: Художественная литература, 1970. – 840 с.; Т. 12. Москва: Художественная литература, 1971. – 752 с.; Т. 13. Москва: Художественная литература, 1972. – 816 с.; Т. 14. Москва: Художественная литература, 1972. – 704 с.; Т. 17. Москва: Художественная литература, 1975. – 624 с.; Т. 18-1. – Москва: Художественная литература, 1975. – 350 с.; Т. 19-2. Москва: Художественная литература, 1977. – 352 с.

Яхонтов, А. Н. Воспоминания царскосельского лицеиста. 1832–1838 // Русская старина. 1888. Октябрь. С. 101-124.

REFERENCES

Georgievskij, P. E. Rukovodstvo k izucheniyu russkoj slovesnosti, soderzhashchee obshchie ponyatiya ob izyashchnyh iskusstvah, teoriyu krasnorechiya, piitiku i kratkuyu istoriyu literatury: V 4 chastyah / P. E. Georgievskij.

– Sаnkt-Peterburg: V Tipografii I. Glazunova, A. Smirdina i Kom., 1836. CH. IV. – 309 s.

Georgievskij, P. E. Rukovodstvo k izucheniyu russkoj slovesnosti, soderzhashchee yazykouchenie, obshchuyu ritoriku i teoriyu sloga prozaicheskih i stihotvornyh sochinenij / P. E. Georgievskij. Sаnkt-Peterburg: Pri Imperatorskoj akademii nauk, 1835. – 180 s.

Karamzin, N. M. Izbrannye sochineniya: v 2 t. / N. M. Karamzin. Moskva; Leningrad: Hudozhestvennaya literatura, 1964. T. 1. – 810 s.

Korf, N. A. Zapiski pedagoga barona Nikolaya Aleksandrovicha Korfa / N. A. Korf // Russkaya starina. 1884. Maj. S. 375-388.

Makashin, S. Saltykov-SHCHedrin. Biografiya. I / S. Makashin. Moskva: GIHL, 1949. – 512 s.

Pivovarov. YU. S. Vremya Karamzina i «Zapiska o drevnej i novoj Rossii» / YU. S. Pivovarov // Karamzin N.M. Zapiska o drevnej i novojRossii v ee politicheskom i grazhdanskom otnosheniyah. Moskva: Nauka, 1991. S. 3-15.

Pypin, A. N. Obshchestvennoe dvizhenie v Rossii pri Aleksandre I / A. N. Pypin. Sаnkt-Peterburg: Tipografiya M. M. Stasyulevicha, 1885. – 556 s.

Saltykov-SHCHedrin, M. E. Sobranie sochinenij: v 20 t. T. 1 / M. E. SaltykovSHCHedrin. Moskva: Hudozhestvennaya literatura, 1965. – 464 s.; T. 2. Moskva: Hudozhestvennaya literatura, 1965. – 560 s.; T. 4. Moskva: Hudozhestvennaya literatura, 1966. – 610 s.; T. 5. Mjskva: Hudozhestvennaya literatura, 1966. – 712 s.; T. 6. Moskva: Hudozhestvennaya literatura, 1968. – 740 s.; T. 8. Moskva: Hudozhestvennaya literatura, 1969. – 616 s.; T. 9. Moskva: Hudozhestvennaya literatura,1970.–648s.;T.10. Moskva:Hudozhestvennayaliteratura,1970.–840 s.; T. 12. Moskva: Hudozhestvennaya literatura, 1971. – 752 s.; T. 13. Moskva: Hudozhestvennaya literatura, 1972. – 816 s.; T. 14. Moskva: Hudozhestvennaya literatura, 1972. – 704 s.; T. 17. Moskva: Hudozhestvennaya literatura, 1975. – 624 s.; T. 18-1. Moskva: Hudozhestvennaya literatura, 1975. – 350 s.; T. 19-2.Moskva: Hudozhestvennaya literatura, 1977. – 352 s.

YAhontov, A. N. Vospominaniya carskosel’skogo liceista. 1832–1838 // Russkaya starina. 1888. Oktyabr’. S. 101-124.

140

В ТЕНИ ПУШКИНА

М. В. Строганов1

Институт мировой литературы им. А. М. Горького РАН

ХАРАКТЕР И ВОЗРАСТ ЛИТЕРАТУРНОГО ГЕРОЯ. «ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН»

Возраст героя в дореалистической литературе является важнейшей мотивировкой его характера и поступков. Человек изображается как производное определенного возраста, поэтому выйти за пределы предусмотренных возрастом ограничений он не может. А. С. Пушкин наследует эту традицию и в романе «Евгений Онегин» создает сложную систему соответствий возраста героев и их поступков. При этом наибольшая концентрация таких образов связана с Ольгой Лариной и Ленским и в меньшей степени это относится к Татьяне и Онегину. Не только жизнь отдельного человека, но и жизнь человечества в целом подчинена циклическому закону, и в этом смысле жизнь отдельного человека может быть моделью жизни человечества. Поэтому роман Пушкина рассказывает о том, что пир жизни бесконечен, и человек должен найти свое место на этом пиру: вовремя прийти, вовремя уйти, в нужное время влюбиться, жениться, родить детей и — быть блаженным.

Ключевые слова: природоморфные образы, циклический хронотоп, А. С. Пушкин, «Евгений Онегин», характер, литературный герой

Характер литературного героя объясняет его поступки. В жизнеподобной литературе реализма поступки героя мотивировались психологическими импульсами, обусловленными внешними влияниями. Но еще в первой трети XIX в. мотивировки поступков были настолько погружены в миф, что при желании их можно было бы возвести к мифу об умирающем и воскресающем боге-природе. В литературе эта концепция обычно воплощается в уподоблении этапов человеческой жизни годичному и суточному циклам природы (см., например: [Андреев, 1979, с. 175-185]). Культурное сознание пушкинского времени отлично понимало это и таким образом характеризовало его: «То, что открывается в целой природе, должно совершиться и над человеком. Она умирает во время хладной зимы, когда испещренное благовонными цветами лице ее обнажается своих очаровательных красот и приятностей, когда быстрые круговращающиеся воды сковываются и, по-видимому, останавливаются в сердце земли окаменевшей, когда все силы видимого действия остаются как бы в безжизненном состоянии. Но в сем мертвенном состоянии природа сокровенным образом приуготовляет силы к открытию себя в очаровательнейшей красоте и

142

благолепии. Так при первом появлении весны она сбрасывает с себя печальное покрывало, расторгает сковывающие и мертвящие ее узы хлада, и бодрственная деятельность вступает на место бесчувствия, жизнь на место смерти, радость на место скуки»2.

Природные циклы находили естественное соответствие в возрастах человека. Герой произведения обязательно наделялся возрастом, который и помечал место человека на пути жизни. До Пушкина жизнь человека была дискретна, каждый возраст не был связан с предыдущими и последующими. Г.Р. Державин в стихотворении «Четыре возраста» писал:

Как светятся блестки На розе росы, Так милы усмешки Невинной красы.

Младенческий образ Вид в капле зари.

А в быстро журчащий Меж роз и лилей, Как перлом блестящий По лугу ручей, Так юности утро, Играя, течет.

Река ж или взморье Полдневной порой Как в дол иль на взгорье Несется волной, Так мужество бурно Страстями блестит.

Но озеро сткляно, Утихнув от бурь, Как тихо и важно Чуть кажет лазурь,

Так старость под вечер Стоит на клюке.

Сколь счастлив, кто в жизни Все возрасты вел, Страшась укоризны Внутрь совести, зол!

На запад свой ясный Он весело зрит [Державин, 1958, с. 237-238].

143

Поэтому «бедная Лиза» Н.М. Карамзина влюбляется весной, погибает осенью, летом во время грозы совершается ее «падение». Герой знаменитой элегии Ш. Мильвуа «Падение листьев» умирает осенью вместе с природой. Эта образность отразилась и в распространенных «символах» и «эмблемах» [Лакомб де Презель, 1763, с. 50-52]. Любой человек живет общей для всех жизнью, поэтому четкая и правильная идентификация возраста обеспечит верное построение характера.

Романтизм не смог отказаться от таких уподоблений вообще и только поменял «плюс» на «минус», обновив репертуар. В «Последней весне» К.Н. Батюшкова герой-поэт умирает не осенью, а весной, во время всеобщего расцвета:

В полях блистает Май веселый! Ручей свободно зажурчал,

Ияркий голос Филомелы Угрюмый бор очаровал:

Всё новой жизни пьет дыханье! Певец любви, лишь ты уныл! Ты смерти верной предвещанье В печальном сердце заключил…

<. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . >

В полях цветы не увядали,

ИГальционы в тихой час Стенанья рощи повторяли;

А бедный юноша… погас! [Батюшков, 1989, с. 188, 189].

Именно нарушение общего закона жизни придает ценность романтическому герою. Ранняя смерть поэта становится одной из основных тем, поэтому слова Лермонтова «я начал ране, кончу ране» не предсказывают индивидуальную судьбу, а передают общее место, как в типовой масонской песне конца XVIII в.:

Брат Бибиков: твой плод Увял в средине лета, И славный твой восход

Лишен в полудни света [Колосов, 1909, с. 35].

Пушкин часто обращался к природоморфным циклическим образам. Описания природы в «Евгении Онегине» он использовал для изображения движущегося времени [Баевский, 1982; Кедров, 1978; Глебов, 1936]. А в построении образа героя Пушкин указывает на воз-

144

раст, метафорически уподобленный тому или иному времени года или суток. Но степень яркости этих уподоблений различна.

Вот привычная, стершаяся метафора:

Увы, Татьяна увядает; Бледнеет, гаснет и молчит! [Пушкин, 1937, с. 83].

Другое дело развернутое, принципиально важное сравнение. После посещения Онегиным семейства Лариных соседи и домашние стали прочить Татьяне в женихи Евгения:

Татьяна слушала с досадой Такие сплетни; но тайком С неизъяснимою отрадой Невольно думала о том;

Ив сердце дума заронилась; Пора пришла, она влюбилась. Так в землю падшее зерно Весны огнем оживлено. Давно ее воображенье, Сгорая негой и тоской, Алкало пищи роковой; Давно сердечное томленье Теснило ей младую грудь; Душа ждала… кого-нибудь,

Идождалась… [Пушкин, 1937, с. 54].

Пушкин пишет, что Татьяна, услышав речи о возможности брака с Онегиным, «невольно думала о том», а поскольку «в сердце дума заронилась», она и «влюбилась». Для этого широко использованы природоморфные метафоры. Следует, впрочем, подчеркнуть, что Татьяна «влюбилась» в первую очередь потому, что «пора пришла», или, как сказано во французском эпиграфе к этой главе, она была девушкой она была влюблена; девушке положено любить по определению. Не чужой, сторонний настрой, а внутренняя потребность любви предопределила чувство Татьяны.

Природоморфные уподобления неравномерно распределены по героям. Для характеристики Ольги Пушкин использует их трижды, а для характеристики Онегина дважды, как и для изображения Татьяны (приметы см. выше). Но Онегин главный герой романа и действует практически во всех главах, поэтому степень концентрации природоморфных образов в связи с Ольгой оказывается значительно выше, чем в связи с Онегиным: «Всегда скромна, всегда послушна, Всегда,

145

как утро весела» [Пушкин, 1937, с. 41]. Утро не обязательно всегда весело, но в циклическом времени суток утро это метафора веселья, надежд, детской простоты. И именно для этого использует Пушкин сравнение Ольги с утром. Другое сравнение не имеет прямого значения времени, хотя лежит в той же плоскости:

Вглуши, под сению смиренной, Невинной прелести полна,

Вглазах родителей, она

Цвела как ландыш потаенный, Не знаемый в траве глухой

Ни мотыльками, ни пчелой [Пушкин, 1937, с. 40-41].

Юность это цветок, это пора цветения, это весна. Белый цвет ландыша подчеркивает невинность, свойственную девственному возрасту. В этом же русле думает после бала об Онегине и Ольге и Ленский.

Он мыслит: «буду ей спаситель. Не потерплю, чтоб развратитель Огнем и вздохов и похвал Младое сердце искушал; Чтоб червь презренный, ядовитый Точил лилеи стебелек; Чтобы двухутренний цветок

Увял еще полураскрытый» [Пушкин, 1937, с. 124].

Ольга прожила только «два утра», она еще не вполне расцвела; белая лилия тоже символ невинности (в христианской иконографии именно лилию преподносит архангел Гавриил Деве Марии в день Благовещения).

Другое дело Онегин. Оба природоморфные сравнения, связанные с ним, это обычные стершиеся метафоры: «утро дней», «лучший цвет жизни» (молодость). Автор знакомится с Онегиным:

Я был озлоблен, он угрюм; Страстей игру мы знали оба; Томила жизнь обоих нас; В обоих сердца жар угас; Обоих поджидала злоба Слепой фортуны и людей

На самом утре наших дней [Пушкин, 1937, с. 23-24]; Вот, как убил он восемь лет, Утратя жизни лучший цвет [Пушкин, 1937, с. 76].

146

В отличие от Онегина Ленский полностью погружен в циклическое время. Где только можно, Пушкин дает природоморфные сравнения для его характеристики:

Красавец, в полном цвете лет [Пушкин, 1937, с. 33]; От хладного разврата света Еще увянуть не успев, Его душа была согрета

Приветом друга, лаской дев… [Пушкин, 1937, с. 34].

При всей столь явно подчеркнутой молодости «Он пел поблеклый жизни цвет, / Без малого в осьмнадцать лет» [Пушкин, 1937, с. 35]. А в его собственных стихах читаем: «Куда, куда вы удалились, / Весны моей златые дни?» [Пушкин, 1937, с. 125]. Эти «весны златые дни» восходят всё к той же элегии Мильвуа, многократно переведенной и ставшей предметом подражаний. В этом общем русле всех жизней течет и река жизни Ленского, идентификация с этим общим руслом и делает в глазах Ленского его жизнь истинно ценной.

И Ленский, подобно герою «Последней весны» Батюшкова, противопоставляет расцвет жизни и свою раннюю смерть:

«Блеснет заутра луч денницы И заиграет яркий день; А я быть может, я гробницы

Сойду в таинственную сень,

Ипамять юного поэта Поглотит медленная Лета, Забудет мир меня; но ты, Придешь ли, дева красоты,

Слезу пролить над ранней урной

Идумать: он меня любил,

Имне единой посвятил

Рассвет печальный жизни бурной!.. [Пушкин, 1937, с. 126].

Смерть Ленского дается в метафорах циклического времени:

Младой певец Нашел безвременный конец!

Дохнула буря, цвет прекрасный Увял на утренней заре,

Потух огонь на алтаре!.. [Пушкин, 1937, с. 130]; Друзья мои, вам жаль поэта:

Во цвете радостных надежд, Их не сверша еще для света, Чуть из младенческих одежд,

Увял! [Пушкин, 1937, с. 132].

147

Ленский дан в окружении природоморфных образов циклического времени, он живет внутри этого времени и не знает иного.

Несколько раз циклические образы сопровождают и образ Автора. О встрече Автора с Онегиным мы писали выше. Напомним другие примеры:

Быть может, волею небес, Я перестану быть поэтом, В меня вселится новый бес, И, Фебовы презрев угрозы,

Унижусь до смиренной прозы; Тогда роман на старый лад

Займет веселый мой закат [Пушкин, 1937, с. 56-57].

Считается, что этот пассаж восходит к лекциям Н.Ф. Кошанского, читанным им в Лицее. Но и у Кошанского возраст соотнесен с периодами годичного (осень) и суточного (закат) циклов.

Связь циклической топики с образом Автора придает ей концептуальный характер. Это уже не частное определение одного героя, это закон всего мира, всего рода человеческого. Поэтому обращение Автора в конце шестой главы к теме своего возраста звучит как вывод о человеческой жизни вообще:

Мечты, мечты! Где ваша сладость? Где, вечная к ней рифма, младость? Ужель и вправду наконец Увял, увял ее венец?

Ужель и впрям, и в самом деле, Без поэтических затей, Весна моих промчалась дней (Что я шутя твердил доселе)? И ей ужель возврата нет?

Ужель мне скоро тридцать лет? Так, полдень мой настал, и нужно Мне в том сознаться, вижу я.

Но так и быть: простимся дружно, О юность легкая моя! [Пушкин, 1937, с. 136].

Молодость, юность — это «весна дней». Окончание ее увядание «венца». Середина жизненного пути, зрелость «полдень». Это набор штампов, но именно поэтому они приложимы ко всякой без изъятия жизни.

Циклическая образность в начале восьмой главы более индивидуальна:

148

Вте дни, когда в садах Лицея Я безмятежно расцветал <…>

Вте дни, в таинственных долинах, Весной, при кликах лебединых, Близ вод, сиявших в тишине.

Являться Муза стала мне [Пушкин, 1937, с. 165].

Юность Автора это расцветание в садах, но тут ему стала являться Муза, и это должно происходить непременно «весной». Не каждый поэт, но у каждого своя весна: «пора любви», пора поэтического творчества, пора вообще всякого духовного подъема.

Столь же универсальны циклические образы, применяемые Пушкиным к характеристике жизни поколений. Уже во второй главе читаем:

Увы! На жизненных браздах Мгновенной жатвой поколенья, По тайной воле провиденья, Восходят, зреют и падут; Другие им вослед идут… Так наше ветреное племя Растет, волнуется, кипит

Ик гробу прадедов теснит. Придет, придет и наше время,

Инаши внуки в добрый час

Из мира вытеснят и нас! [Пушкин, 1937, с. 48].

Циклическое время поколений обуславливает жизнеприемлющий характер мировосприятия Пушкина. Трагичность каждой отдельной жизни снимается общим ходом жизни всех людей, причем ходом не поступательно-прямолинейным, а циклическим: жизнь отцов повторяется в жизни их детей, и эта повторяемость создает оптимистическое звучание философской мысли Пушкина.

Жизнь вопреки законам циклического времени трагична:

Любви все возрасты покорны; Но юным, девственным сердцам Ее порывы благотворны, Как бури вешние полям:

В дожде страстей они свежеют,

Иобновляются, и зреют

Ижизнь могущая дает

Ипышный цвет, и сладкий плод.

Но в возраст поздний и бесплодный, На повороте наших лет, Печален страсти мертвый след:

149