Сухих_С_И_Тих_Дон_Шолохова

которой Достоевский говорил, что «так называемый хороший человек в условиях нового времени непременно обязан морально быть бесха-

рактерным», ибо в этом мире человек с характером обычно оказывается волком, насильником. Герои «Тихого Дона» и «Тараса Бульбы» отличаются цельностью, силой воли, способностью к глубокому чувству, как в любви, так и в ненависти. Вот почему «многие места в «Тихом Доне», изображающие тип жизни на Дону и характеры его людей, являются как бы параллелями «Тарасу Бульбе» – в них легко узнается гоголевский почерк» [Ермак., 12].

ГОГОЛЬ: «Это было точно необыкновенное явление русской силы: его вышибло из народной груди огниво бед. Стал здесь отважен человек, и завелось казачество – широкий разгульный замах русской природы. В виду грозных соседей и вечной опасности привыкал человек глядеть им прямо в очи, разучившись знать, существует ли какая боязнь на свете. Не было ремесла, которого бы не знал казак: накурить вина, снарядить телегу, намолоть пороху, справить кузнечную, слесарную работу и, в прибавку к тому, гулять напропалую, как может один только русский – все это было ему по плечу». Это в мирной жизни. Но казак всегда был готов и к воинской доблести: при объявлении войны «пахарь ломал свой плуг, пивовары кидали свои кади и разбивали бочки, ремесленник и торгаш посылал к черту ремесло и лавку, бил горшки в доме – и все, что ни было, садилось на коня. Словом, русский характер получил здесь широкий размах, крепкую наружность».

Таковы же и герои «Тихого Дона»: психологически они всегда готовы к воинской службе и умеют беречь на войне «казачью честь». Вспомним, как в «Тихом Доне» описано начало войны, мобилизация: крестьяне, которых гонят на войну, как скотину, недаром старый железнодорожник с жалостью и презрением называет их «говядинкой» уныло поют «Последний нонешний денечек», казаки же при первом сигнале тревоги берут шашку и винтовку и идут служить храбро и беззаветно. Гоголевские описания того, как сыновья Тараса безоглядно и страстно проходят "битвенный путь и трудное знанье вершить ратные дела", их "упоение" в битве своеобразным эхом отзываются в шолоховском повествовании о том, как на войне "крепко берег Григорий казачью честь, ловил случай выказать беззаветную храбрость, рисковал, сумасбродничал, ходил переодетым в тыл к австрийцам, снимал без крови заставы, джигитовал казак", "играл чужой и своей жизнью". И в гражданскую, на войне близ родных хуторов, у Шолохова, как и у Гоголя, "казаки играли в жизнь, как в орлянку, и немалому числу выпадала "решка"… шли в пешем строю в атаку, в лоб, на пулеметы, а то, опаляемые бешенством, люто неслись, не чуя под собой коней, в ночной набег и, захватив пленных, жестоко, с первобытной дикостью глумились над ними, жалея патроны, приканчивали

211

шашками". Те же черты – в описаниях "страшных знаков свирепства полудикого века" у Гоголя.

Стилевое единство героико-эпического и трагического в «Тихом Доне» и «Тарасе Бульбе» предопределило и другие черты сходства в художественной системе произведений Гоголя и Шолохова.

6. Эпическое, трагическое, комическое

Соотносительность можно обнаружить и в такой стилевой черте гоголевского и шолоховского произведений, как сочетание героикоэпического с ужасным и трагического с комическим. У Гоголя с описанием беззаветного подвига запорожцев соседствуют немыслимые по своей жестокости эпизоды казачьих расправ с побежденными. "Избитые младенцы, обрезанные груди у женщин, содранная кожа с ног по колена у выпущенных на свободу, – словом, крупною монетою отплачивали козаки прежние долги". А "поминки" Тараса по Остапу? "Ничего не жалейте!" – повторял Тарас. Не уважили козаки чернобровых панянок, белогрудых, светлоликих девиц; у самых алтарей не могли спастись они: зажигал их Тарас вместе с алтарями. Не одни белоснежные руки подымались из огнистого пламени к небесам, сопровождаемые жалкими криками, от которых подвигнулась бы самая сырая земля и степовая трава поникла бы от жалости долу. Но не внимали ничему жестокие козаки и, поднимая копьями с улиц младенцев их, кидали к ним же в пламя". Но ведь и "ляхи" у Гоголя показаны, подобно казакам, то как бесстрашные рыцари в битвах, то как изуверски жестокие палачи. В "Тихом Доне" тоже предостаточно картин и геройских воинских подвигов, и страшных картин кровавой мести, описаний жестоких расправ с пленными и родственниками своих противников как со стороны белых, так и со стороны красных.

А рядом с трагическими сценами гибели прекрасных людей у Гоголя и Шолохова – сцены комические (вспомните перебранку казаков с "ляхами" перед битвой в "Тарасе Бульбе" и – в "Тихом Доне" – насмешки красноармейцев над казаками-повстанцами, стреляющими от нехватки боеприпасов самодельными пулями: "Жуками стреляете… Сдавайтесь, все равно всех перебьем!"). Вспомним комическую параллель Григорию Мелехову в злоключениях его ординарца Прохора Зыкова, комическое в образе Пантелея Прокофьевича, многие юмористические сцены с другими казаками: Христоней, Авдеичем Брехом и пр. То же сочетание можно увидеть и в «Тарасе Бульбе». Белинский в свое время обратил внимание на сочетание жестокого и трагического с комическим в характерах гоголевских запорожцев: "Вы содрогаетесь Бульбы, хладнокровно лишающего мать детей, убивающего собственною рукою родного сына, ужасаетесь его кровавых тризн над гробом детей, и вы же смеетесь над ним, дерущимся на кулачки со своим сыном, пьющим горелку со своими детьми, радующимся, что в этом ремесле они не уступают батюшке, и изъявляющим свое удовольствие,

212

что их добре пороли в бурсе", – и находил, что причина этого сочетания – в гоголевской "верности жизни"1.

Между шолоховской и гоголевской манерой письма можно обнаружить много общего в показе потрясающе ужасного и тут же очень смешного в их единстве.

7. Лирическое начало в повествовании

Соотносительность «Тихого Дона» и «Тараса Бульбы» можно легко увидеть и в такой стилевой особенности этих произведений, как лирическое начало в повествовании: и в его функциях, и в структуре. Белинский особо отметил гоголевский "лиризм, которым проникнуты описания таких предметов, которыми он увлекается. Описывает ли он бедную мать, это существо высокое и страждущее, это воплощение святого чувства любви – сколько тоски, грусти и любви в его описании! Описывает ли он юную красоту – сколько упоения, восторга в его описании! Помните ли вы его описание безбрежных степей днепровских!" В "Тихом Доне" в изображении всех матерей – а их немало в романе – неизменно звучит то же "святое чувство любви". И описания красоты Аксиньи, Натальи или Дуняшки всегда проникнуты авторским лирическим чувством. А уж в бесчисленных пейзажных картинах безбрежных степей или описаниях Дона читатель непременно услышит взволнованный авторский голос.

Как и в «Тарасе Бульбе», в «Тихом Доне» лирическое начало, лирическая стихия реализуется в форме многочисленных авторских восклицаний, риторических вопросов, вставок-размышлений, отступлений и т.д. Как и в «Тарасе Бульбе», это придает повествованию Шолохова иногда патетический, иногда (гораздо чаще) элегический характер, оттенок лирической взволнованности и эмоциональную на-

пряженность, хотя в нем вовсе нет романтического пафоса, отчетли-

во звучащего в гоголевских авторских отступлениях и комментариях В некоторых случаях схожесть тональности, совпадение манеры

лирических элементов просто поразительны. Это хорошо показал в своей статье о Шолохове и Гоголе И.И.Ермаков.

Вот, к примеру, лирический авторский плач по поводу гибели казаков в боях. Если прочесть гоголевский и шолоховский фрагменты текста подряд, границу между ними очень трудно будет заметить: «Не по одному казаку взрыдает старая мать, не одна останется вдова. Будет, сердечная, выбегать всякий день на баз, хватаясь за всех проходящих… нет ли между ними одного, милейшего всех. Но много пройдет всякого войска, и вечно не будет между ними одного, милейшего всех. И сколько ни будут простоволосые казачки выбегать на проулки и глядеть из-под ладоней, – не дождаться милых сердцу! Сколько ни будет из опухших и выцветших глаз ручьиться слез, – не залить тоски!» «Рви, родимая, на себе ворот последней рубахи! Рви

1 Белинский В.Г. Соч.: В 3-х тт. Т. 1. – М., 1948. С. 138

213

жидкие от безрадостной, тяжкой жизни волосы, кусай свои в кровь искусанные губы, ломай изуродованные работой руки и бейся на земле у порога пустого куреня! Нет у твоего куреня хозяина, нет у тебя мужа, у детишек твоих – отца». Здесь первая из взятых в кавычки цитат взята у Гоголя, а вторая – у Шолохова.

Еще пример: «Кто зайдет смерти наперед? Кто разгадает конец человечьего пути?» «Неизвестно будущее, и стоит оно перед человеком подобно осеннему туману, поднявшемуся из болот. Никто не ведает того, что готовит Бог человеку завтра». А здесь наоборот: первая цитата из Шолохова, вторая – из Гоголя.

И тот, и другой художник скорбят, вглядываясь в "чернеющую вдали судьбу" своих казаков. "Будет, будет все поле с облогами и дорогами покрыто торчащими их белыми костями, щедро обмывшись казацкой кровью… Далече раскинутся казачьи головы с перекрученными и запекшимися в крови чубами. Будут, налетев, орлы выдирать и выдергивать из них казацкие очи…", – это у Гоголя.

"На границах горькая разгоралась в тот год страда: лапала смерть работников, и не одна уж простоволосая казачка отпрощалась, отголосила по мертвому: "И, родимый ты мо-о-оой.. И на кого ж ты меня покинул?…" Ложились родимые головами на все четыре стороны, лили рудую казачью кровь и, мертвоглазые, беспробудные, истлевали под артиллерийскую панихиду в Австрии, в Польше, в Пруссии… Знать, не доносил восточный ветер до них плача жен и матерей… Сколько ни голосить в дни годовщины и поминок – не донесет восточный ветер криков до Галиции и Восточной Пруссии, до осевших холмиков братских могил!.." – это у Шолохова.

Многократно, как и в "Тарасе Бульбе", во всех четырех книгах "Тихого Дона" звучит авторский скорбный лирический голос, оплакивающий казаков, убитых на войне, на германской ли или на братоубийственной гражданской, – обо всех убитых, белых и красных. А также о матерях их и женах, которые плачут одинаково и которых всех ждет одинаковая судьба: "Не будет у тебя мужа, потому что высушили и издурнили тебя работа, нужда, дети; не будет у твоих полуголых, сопливых детей отца; сама будешь пахать, боронить, задыхаясь от непосильного напряжения, скидывать с косилки, метать на воз, поднимать на тройчатках тяжелые вороха пшеницы и чувствовать, как рвется что-то внизу живота, а потом будешь корчиться, накрывшись лохунами и исходить кровью".

Количество таких примеров можно умножить многократно. Такого рода гоголевские и шолоховские фрагменты текста обычно лексически и фразеологически не совпадают, но в то же время чрезвычайно близки друг другу по духу, пафосу, по характеру авторского лиризма.

214

8.Различия в художественной системе произведений Шолохова и Гоголя

Итак, по содержанию, пафосу, жанру и некоторым существенным чертам стиля шолоховский «Тихий Дон» соотносителен с «Тарасом Бульбой» Гоголя. Следовательно, определенные принципы гоголевского творчества нашли своеобразное преломление и развитие в шолоховском эпосе. Но в то же время вслед за И.Ермаковым следует подчеркнуть существенную несоотносимость масштабов этих двух произведений, этих художественных явлений разных периодов истории русской культуры.

Белинский характеризовал в свое время «Тараса Бульбу» в самых восторженных выражениях, но при этом, однако, не забыл напомнить о "тесных рамках", в которые заключена в повести Гоголя "достойная Гомера огромная картина" и трезво определял это произведение только как «отрывок, эпизод из великой эпопеи жизни целого народа»1. И этот отрывок находит некоторое соответствие только в

части той художественной энциклопедии эпохи революции и судеб казачества, какой является, в отличие от «Тараса Бульбы», «Тихий Дон». Здесь есть не только количественные, но и принципиальные художественные отличия.

Романтическому и по преимуществу внешнему, в авторском комментарии развернутому, способу характеристики персонажей и отсутствию полноты, универсальности в изображении действительности и типа жизни в гоголевской повести – в шолоховском эпосе противостоит самый суровый, трезвый, «свирепый» реализм в изображении жизни и характеров, углубленный и очень многосторонне развернутый психологизм в изображении человека и поистине эпопейная, энциклопедическая полнота и широта изображения действительности.

О реализме и психологизме шолоховского эпоса разговор еще впереди, а что касается широты и масштабности изображения действительности, то, памятуя о "тесных рамках" гоголевской повести, здесь есть смысл поговорить о принципе эпической полноты, который, будучи непременным жанровым признаком эпопеи, находит свое глубокое воплощение в «Тихом Доне». Прежде всего в его сюжетном построении. Это важный специфический признак эпопеи, и потому мы поговорим о нем в следующей небольшой главе.

1 Белинский В.Г. Соч.: В 3-х тт. Т. 1. – М., 1948. С. 138, 144

215

Глава V

ПРИНЦИП ЭПИЧЕСКОЙ ПОЛНОТЫ И ЕГО РЕАЛИЗАЦИЯ В СЮЖЕТЕ И КОМПОЗИЦИИ

«ТИХОГО ДОНА»

Принцип эпической полноты, являющийся характерным жанровым признаком эпопеи, лаконично и точно, хотя и несколько метафорически, был выражен словами Л.Толстого, который говорил, что в «Войне и мире» он стремился «захватить всё»1, т.е. показать жизнь во всей возможной полноте, а человека во всей его сложности. А.В.Чичерин, отделяя роман от эпопеи по признаку объема, так обосновывал свою точку зрения: "Тургенев в каждом своем романе отгораживал для себя какое-то явление современной ему жизни… Так же выгораживали в каждом романе одно поразившее их явление, воплощенное в одном человеческом типе, и Писемский, и Гончаров. Толстой… мыслит совсем иначе. Не то или другое явление, не тот или другой тип поглощает его внимание. "Захватить всё", – вот два слова, просто и полно выражающие его замысел. Не только русская жизнь определенной эпохи во всем её объеме, не только война и мир, не только энциклопедия типов, но и энциклопедия мировоззрений, обще-

ственно-политических и философских, и прежде всего трудовой народ"2.

Эпопее, с точки зрения ее сюжетно-композиционной организации, свойственна многосюжетность, пересечение рассказа о событиях жизни одного персонажа рассказом о жизни других героев и переплетение этих историй как самостоятельных сюжетных линий.

Принцип эпической полноты, т.е. экстенсивного развертывания сюжета, характерен и для романа. Но в эпопее он получает максимальные возможности для своей реализации. Конечно, всё равно есть пределы, которые ставит любому сюжету завершающая художественная мысль, и А.В.Чичерин явно преувеличивал, когда говорил, что если "в романе тургеневского типа нельзя ни прибавить, ни убавить ни слова", то "роман-эпопея, напротив принципиально не имеет ни конца, ни начала"3 [24]. Ему не без оснований возражали другие исследователи, например, Б.Бурсов4 или И.Горский, который писал: "Романист, который поставил бы себе целью показать всё, не показал бы ничего, кроме своего полнейшего непонимания законов художественного познания"5. Так что понятия, о которых здесь идет речь, име-

1Толстой Л.Н. Полн. собр. соч. Юбил. изд. Т. 13. – М., 1928 - 1958. С. 55

2Чичерин А. Возникновение романа-эпопеи. – М., 1958. С. 24

3Чичерин А. Возникновение романа-эпопеи. – М., 1958. С. 24

4Бурсов. Лев Толстой и русский роман. – М., 1963. С. 126-127

5Горский И. Исторический роман Г.Сенкевича. – М., 1966. С.299.

216

ют по отношению к разным жанрам каждый свою меру относительности.

Относительную разницу между эпопеей и романом в данном смысле можно определить так: эпическая полнота романа – это полнота разработки проблемы, эпическая полнота эпопеи – это воссоздание полноты жизни. Как это понимать?

Для литературы нового времени, для «прозаически упорядоченной действительности», т.е. для романа как эстетического эквивалента такого состояния мира, романа как эпоса частной жизни, характерна большая раздробленность тематики. Писатели "выгораживали" определенные участки социальной действительности, давали "приговор" тому или иному явлению жизни, ставили и решали в своих романах множество относительно частных проблем, в каждом свою. Скажем, проблемы отцов и детей, лишнего человека, маленького человека, свободы воли, утраченных иллюзий, относительности познания и т. д.

ит.п. Писатели (Чехов, к примеру) мучительно переживали отсутствие универсального, «синтетического» мировоззрения, которое помогло бы увидеть и отразить целостность жизни.

Авзгляните с этой точки зрения на «Войну и мир» или на «Тихий Дон» и попробуйте с ходу сформулировать их «проблематику». Ни тут, ни там никаких специально поставленных «проблем», на первый взгляд, нет. Толстой и Шолохов ничего специально не «ставят» и никаких отдельных вопросов не «решают». Их книги по сравнению с обычными романами как будто «беспроблемны».

Перед читателем этих произведений развертывается просто жизнь со всем ее сложным переплетением вопросов, проблем, малых

ибольших событий, трагедий, комедий, радостей и драм. В этой жизни, конечно же, есть всё, и аналитики при желании вычленят в толстовской и шолоховской эпопеях такое количество «проблем», до которого далеко любому роману. Но для этого нужно абстрагирующее усилие, потому что «проблемы» эти неразрывно, органически сплетены в единый сплошной поток жизни.

Есть в «Тихом Доне» постоянно возникающие и сопровождающие повествование о событиях лирико-философские авторские размышления, которые передают шолоховское восприятие жизни: «Выметываясь из русла, разбивается жизнь на множество рукавов. Трудно предопределить, по какому устремит она свой вероломный и лукавый ход. Там, где нынче мельчает жизнь, как речка на перекате, мельчает настолько, что видно поганенькую её россыпь, – завтра идет она полноводная, богатая» (ср. у Л.Толстого: «Люди – как реки…»). А после Толстого и Шолохова – тот же тип мировосприятия у Леонова: жизнь как «человеческий лес», у Пастернака в «Докторе Живаго» (и тут жизнь – «лес»), у Солженицына в «Красном колесе»: «Жизнь – река», «Жизнь – дерево живое».

217

Глубоко мировоззренчески и философски насыщенный и органический для Шолохова образ жизни-реки часто встречается на страницах «Тихого Дона: «Жизнь шла на сбыв, как полая вода на Дону…»; "Из глубоких затишных омутов сваливается Дон на россыпь. Кучеряво вьется там течение. Дон идет вразвалку, мерным тихим разливом… Но там, где узко русло, взятый в неволю Дон прогрызает в теклине глубокую прорезь, с придушенным ревом стремительно гонит одетую пеной белогривую волну. За мысами уступов, в котловинах течение образует коловерть. Завораживающим страшным кругом ходит там вода: смотреть – не насмотришься. С россыпи спокойных дней свалилась жизнь в прорезь. Закипел Верхне-Донской округ. Толканулись два течения, пошли вразброд казаки, и понесла, завертела коловерть". "Полой водой взбугрилось и разлилось восстание, затопило все Обдонье, задонские степные края на четыреста верст в окружности" (мы еще коснемся этого далее, при разговоре о шолоховском пейзаже).

Этот образ говорит о цикличности бытия, о смене в жизни периодов застоя периодами бурного движения. "Цепь дней" то движется мерно и четко, каждый день сцеплен с другим и одинаков, как "звено, вкованное в звено", то все путается, и время "заплетает дни, как конскую гриву", а то вдруг рвется в клочья, и в сутолоке событий бесследно исчезают дни и недели. Жизнь то "плесневеет в сонной одури", "разматывается голубой пряжей июльских дней", идет "обычным, нерушимым порядком", "цедятся дни", и "по будням серенькая работа неприметно сжирает время", то вдруг ускоряется, летит, бугрится ревущим потоком, а то и вздымается истребительным "степным всепожирающим палом". Жизнь – сплошной, неостановимый поток, то спокойный, то бурный, состоящий из тысяч отдельных струй, течений, ручейков.

Это ощущение диалектики движения жизни передано в «Тихом Доне» самим построением и движением сюжета.

Обстоятельства жизни многообразны. Человек связан с миром тысячами видимых и невидимых нитей. Здесь имеют значение и крупные события, и бытовые мелочи, и закономерности, и случайности.

Вэпопее вовсе не обязательно каждое ружье должно стрелять. В сюжете ее вполне естественны и закономерны отступления, ответвления, движение назад, перебивы линий разных героев, вводные эпизоды или новеллы, – то, что совершенно невозможно и немыслимо в драме, в трагедии.

В«Тихом Доне» (в отличие от «Войны и мира» или, скажем, «Хождения по мукам», в которых действуют несколько главных героев и, соответственно, сюжеты строятся из переплетения разных, связанных с этими героями, сюжетных линий), в силу «моногеройности» шолоховского произведения основная сюжетная линия в принципе

218

одна, она связана с судьбой Григория, членов его семьи. Но есть ответвления и вставные эпизоды и линии, которые, на первый взгляд, кажутся необязательными. Вот несколько таких примеров.

Вначале романа описана история любовной связи Митьки Коршунова с Елизаветой Моховой – для чего она? Казалось бы, без неё вполне можно было обойтись. Но эта история становится важным средством характеристики одного из главных антиподов Григория – Митьки Коршунова, расширяет и углубляет картину жизни казачьего хутора, характеров и нравов его людей, и, главное, образует сюжетную параллель отношениям Григория и Аксиньи. Любовная интрижка Коршунова – дело обычное, заурядное, хутор поговорил о ней и забыл. А вот любовь Григория и Аксиньи, первый день которой начинается встречей у Дона, а завершается символической сценой страшной бури, когда "в стонущем реве" грозы оба чуть не погибли в стремительном донском потоке, – совсем другое дело. Этот рассказ-пролог, символическое пророчество о будущей судьбе Григория и Аксиньи, их всепоглощающей любви. "Так необычна и явна была сумасшедшая их связь, так исступленно горели они одним бесстыдным полымем, людей не совестясь и не таясь, худея и чернея на глазах у соседей, что на них теперь при встречах почему-то стыдились люди смотреть. Бабы, в душе завидуя, судили Аксинью, злорадствовали в ожидании прихода Степана, изнывали, снедаемые любопытством. Если б Григорий ходил к жалмерке Аксинье, делая вид, что скрывается от людей, если б жалмерка Аксинья жила с Григорием, блюдя это в относительной тайне, то в этом не было бы ничего необычного, хлещущего по глазам. Хутор поговорил бы и перестал. Но они жили, почти не таясь, вязало их что-то большое, не похожее на короткую связь, и потому в хуторе решили, что это преступно, безнравственно, и хутор прижух в поганеньком выжиданьице: придет Степан – узелок развяжет". Не развяжет. А "любовь" Коршунова и Лизы запросто "развязал" Сергей Платонович Мохов, спустив на Митьку дворовых собак. И всё: конец «любви».Так эта частная история через сложную систему связей включается в общий поток жизни, воспроизведенный в «Тихом Доне».

В3-й части первой книги при описании начала войны Шолохов вводит в роман дневник убитого казака, бывшего студента, Тимофея Ивановича.

Он представляется настолько чужеродным в тексте, что некоторые

«антишолоховеды» (например, израильский литературовед Зеев БарСелла1) на основании его анализа делают далеко идущие выводы о «подлинном авторе» Тихого Дона, для которого этот вставной эпизод якобы является автобиографическим. Критик Л.Левин предлагал даже

1 Зеев Бар-Селла. "Тихий Дон" против Шолохова // Загадки и тайны "Тихого Дона". – Самара,

1996

219

убрать дневник из-за того, что он совсем необязателен для концепции "Тихого Дона"1.

Этот вставной эпизод , кстати, подчеркнуто выделен в тексте «Тихого Дона»: начинается многоточием и кончается многоточием и отделен от остального (составляющего всего три небольших абзаца) текста 11-й главы тремя звездочками в начале и в конце.

Но в то же время он заканчивает сюжетную параллель: Григорий и Аксинья – Коршунов и Елизавета Мохова. Он становится средством «деромантизации» войны; через него раскрывается многообразие отношения к войне и мотивов, побудивших людей принять в ней участие (Степан Астахов идет на войну с радостью, в стремлении горе забыть, а возможно, и поквитаться с Григорием за Аксинью; Петро – чтобы выслужиться; Листницкий, как убежденный монархист и патриот, – из любви к династии и к империи; толпы нераздумывающей «говядинки», как называет новобранцев старик-железнодорожник, – потому что ее «гонят»; а вот интеллигент Тимофей Иванович – от пресыщения, оттого, что всё надоело, что некуда деться). Дневник помогает понять психологию разных людей, вынужденных на войне убивать, и их реакции на такие убийства (ведь только что, в предыдущей главке, мы читали, как мучается Григорий Мелехов от воспоминаний о первом убитом им австрийце, как он рассказывает об этом брату: "Меня совесть убивает…" Между прочим, именно в этом дневнике впервые мы встретимся с Чернецовым, будущим полковником, судьба которого так много потом определит в жизни Григория Мелехова. Автор дневника пишет о нем: "На моих глазах сотник Чернецов зарубил немецкого гусара… После того, как вернулись, видел лицо Чернецова – сосредоточенно, сдержанно-весело, – за преферансом сидит… после убийства человека. Далеко пойдет сотник Чернецов. Способный!"

В18-й главе 5-й части Шолохов описывает отступление белых из Ростова – знаменитый «ледовый поход» корниловцев (об этом эпизоде гражданской войны написаны целые романы – например, «Ледовый поход» Романа Гуля).

Внем участвует Листницкий, и эти эпизоды передают дух белогвардейской контрреволюции в отличие от казачьей «самостийности» Вешенского восстания, подчеркивая чуждость Григорию Мелехову не только "красных", но и "настоящих" белых, "белой гвардии": "Перед вечером из Ростова выступила густая колонна корниловских войск. Она протянулась через Дон жирной черной гадюкой. По обрыхлевшему мокрому снегу грузно шли куценькие роты. Мелькали гимназические шинели со светлыми пуговицами, зеленоватые – реалистов, но преобладали – солдатско-офицерские. Взводы вели полковники и капитаны. В рядах были юнкера и офицеры, начиная с прапорщиков,

1 Левин Л. Из темы о "Тихом Доне" // Литературный современник. 1941. № 5

220