Сухих_С_И_Тих_Дон_Шолохова

-Тут и знать нечего. Все давно узнатое. А потом Митька Коршунов явится, мне тоже радоваться? Нет, уж лучше бы вы не являлись

вхутор.

-Для тебя лучше?

-И для меня, да и народу лучше, спокойней.

-Ты меня с ними не равняй!

-Я уже тебе сказал, Григорий, и обижаться тут нечего: ты не лучше их, ты непременно хуже, опасней.

-Чем же? Чего ты мелешь?

-Они рядовые, а ты закручивал всем восстанием».

Кошевой считает, и не без оснований, что в обстановке назревающего нового восстания Григорий может явиться центром притяжения, группировки контрреволюционных элементов.

И это была реальная опасность, если, конечно, не верить в то, что теперь Григорий ни при каких обстоятельствах не будет воевать против Советской власти. Кошевой в это не верил. Да Григорий и не дает таких гарантий. Напротив, он говорит, что будет "обороняться", если власть возьмет его "за хрип".

Между прочим, Григорий мог стать таким центром, даже не желая этого. Посмотрите, как Шолохов выстраивает сюжетную ситуацию дальше. Через день после разговора с Михаилом произошел следующий эпизод:

«Возле лавки Григорий увидел недавно вернувшегося из Красной Армии бывшего батарейца Захара Крамскова. Он был преизрядно пьян, покачивался на ходу, но, подойдя к Григорию, застегнул на все пуговицы измазанную белой глиной куртку, хрипло сказал:

-Здравия желаю, Григорий Пантелеевич!

-Здравствуй.

-Угадываешь?

-А как же.

-Помнишь, как в прошлом годе под Боковской наша батарея выручила тебя? Без нас твоей коннице пришлось бы туго. Сколько мы тогда красных положили – страсть! Один раз на удар давали, другой раз – шрапнелью. Это я наводчиком у первого орудия работал! Я ! – Захар гулко стукнул кулаком по своей широкой груди.

Григорий покосился по сторонам, – на них смотрели стоявшие неподалеку казаки, вслушивались в происходивший разговор. У Григория дрогнули углы губ, в злобном оскале обнажились белые плотные зубы.

-Ты пьяный, – сказал он вполголоса, не разжимая зубов. – Иди проспись и не бреши лишнего…

-Нет, я не пьяный! – гулко выкрикнул подгулявший батареец. – Я, может, от горя пьяный! Пришел домой, а тут не жизня, а б…! Нету казакам больше жизни. И казаков нету! Сорок пудов хлеба наложили,

141

это – что? Они его сеяли, что накладывают? Они знают, на чем он, хлеб, растет?

Он смотрел бессмысленными, налитыми кровью глазами и вдруг медвежковато облапил Григория:

-Ты почему штаны без лампасов носишь? В мужики записался? Не пус-тим! Лапушка моя, Григорий Пантелеевич! Перевоевать надо! Скажем, как в прошлом годе: долой коммунию, да здравствует Советская власть!

Григорий резко оттолкнул его от себя, прошептал:

-Иди домой, пьяная сволочь! Ты сознаешь, что ты говоришь? Крамсков бормотнул:

-Извиняй, пожалуйста, но я тебе истинно говорю, как своему

командиру… Как все одно родному отцу-командиру: надо перевоевать!

Григорий молча повернулся, пошел через площадь домой. До вечера он находился под впечатлением этой нелепой встречи, вспоминал пьяные выкрики Крамскова, сочувственное молчание и улыбки казаков, думал: «Нет, надо уходить поскорее! Добра не будет…»

Для чего Шолохов вводит эту сцену непосредственно после разговора с Кошевым?

Он объективен: контрреволюционно настроенные казаки действительно видят в Григории своего союзника и отца-командира. Так что опасения Кошевого имеют под собой вполне реальную почву. И этот эпизод в выстраиваемой писателем сюжетной ситуации никоим образом не является ни лишним, ни второстепенным.

И, наконец, прав ли Кошевой, считая появление Григория в хуторе несвоевременным? Момент, надо сказать, хуже некуда! Назревает мятеж, вызванный тяготами продразверстки, чем и возмущен Захар Крамсков: «Сорок пудов хлеба наложили! Это что?» Вспомните благоразумный совет знакомого казака, с которым Григорий встретился в Вешенской, когда по требованию Кошевого отправился вставать на учет в военкомат и политбюро ЧК: «Не надо бы тебе являться домой ишо года два. Тревожно в округе. В Богучарском уезде восстание. Казаки дюже недовольные продразверсткой. Лучше бы тебе, парень, смыться отсюда, да поскорее!»

Учитывая все эти обстоятельства и мотивы, нельзя не признать поведение Кошевого по крайней мере логичным и объяснимым. Его недоверие имеет под собой основания, хотя, не доверяя Григориюкрасноармейцу, он не прав нравственно.

И здесь возникает острейшая моральная коллизия. Мы знаем, что Григорий искренне хочет покоя и мирного труда, что он не хочет воевать и проливать чью бы то ни было кровь. Поэтому поведение Кошевого кажется нам несправедливым и жестоким, и читатель вольно или невольно начинает относиться к нему с антипатией. А кроме того, читатель знает, что жизнь Кошевого пощадил когда-то Григо-

142

рий. Больше того, узнав о пленении красных казаков и думая, что Кошевой среди них, он бросает свою дивизию и мчится в хутор, чтобы его спасти («Кровь легла промеж нас, но ить не чужие же мы!»). В высшей степени благородный и человечный поступок: ведь Кошевой убил брата Григория – Петра.

АКошевой не может и не хочет ответить Григорию таким же благородством. Это совсем другой характер. Кошевой не способен на широкий, гуманный, нравственный порыв – спасти жизнь человека, тем более врага. Но самое главное в другом. Он – во власти идеи. Она для него закон. И поступает он не по совести, а по этому закону. Он фанатик. Для него дело важнее и выше любых человеческих отношений. Он служит делу революции, и всякий моральный счет отступает перед требованиями этого дела, как его Кошевой понимает.

Вспомните аналогичную ситуацию в «Хождении по мукам» Алексея Толстого. Телегин – красный разведчик в белогвардейском мундире с подполковничьими погонами – и Рощин – подполковник белой армии – встречаются на вокзале. Рощин мучительно колеблется: как быть? Он знает, что Телегин служит в Красной Армии. Выдать? Не выдать? Не выдает, во имя прежней дружбы. Щадит Телегина.

Апотом они встречаются в штабе красных. Телегин думает, что Рощин – разведчик белых, он знает, что тот подполковник белой армии. Он решает разоблачить «врага», и прямо говорит об этом Рощину. Но только Рощин в это время уже и сам – красный. Произошло недоразумение. Все разъясняется к взаимному удовлетворению. По сравнению с шолоховским «свирепым реализмом», у Толстого – тоже реалиста – все выглядит иначе, проще, легче, даже как бы в розовом свете. Разный бывает реализм!

У Шолохова все не так… Обстоятельства исключительно тяжелы. Жизнь беспощадна. Беспощадны и люди.

Итак, посмотрите на все мотивы поведения Кошевого. Оцените их объективно, отрешившись от эмоций, взвесьте все, и вы придете к выводу: в тех условиях он не мог действовать иначе. Такой человек в таких обстоятельствах мог действовать только так.

Согласитесь, что в поведении Кошевого, в том, как оно выстраивается и мотивируется автором, есть логика характера, логика жизненная и художественная, в нем прослеживается железная закономерность.

Атеперь о другом участнике этого конфликта. Может быть, трагический поворот в судьбе Григория вызван иной – случайной – причиной, а именно – случайностью его появления в хуторе в столь неподходящий момент? Вспомните: Лев Якименко утверждал, что Григорий мог и должен был остаться в Красной Армии, дослужить до конца войны, но не сделал этого, демобилизовался, ушел из армии. Может быть, это действительно его ошибка?

143

Но все дело в том, что Григорий не мог остаться.

Во-первых, здесь есть объективная сторона, а именно – проводившееся тогда численное сокращение войск Красной Армии после победы над Врангелем в Крыму.

Во-вторых же, и это главное, Григорий ушел из Красной Армии после очередного (шестнадцатого по счету) ранения потому, что уже не мог по-прежнему, как вначале, «с великой душой» сражаться в Первой Конной. Не мог потому, что почувствовал недоверие со стороны буденновцев. Недоверие это для него – страшный, непереносимый удар. Оскорблено чувство собственного достоинства. Задето чувство справедливости. У него «руки опустились. Остатнее время я этого недоверия уже терпеть не мог. От жару ить и камень лопается». Поэтому он и согласился с демобилизацией, не сделал попытки остаться в строю.

И, наконец, в-третьих, не мог Григорий и переждать тяжелое время где-нибудь в сторонке, как советовал ему Прохор Зыков: «Переждать, пока утрясется эта живуха». Не таков Григорий, это не Степан Астахов, не такой у него характер: «Это не по мне. Ждать да догонять – самое постылое дело».

Таким образом, он тоже не мог поступить иначе, не мог не вернуться в хутор. Здесь, в его поведении – тоже своя логика, своя закономерность.

В хуторе же он сталкивается с непримиримым недоверием Кошевого и определяет свою линию поведения: «Против власти я не пойду до тех пор, пока она меня за хрип не возьмет. А возьмет – буду обороняться».

Но Кошевой, не колеблясь, берет Григория «за хрип».

Тогда Григорий действует так, как решил: «Буду обороняться»,

– снова бежит от ареста – и попадает в банду Фомина.

Кто из двух антагонистов прав? Григорий или Кошевой? У каждого своя правота. Здесь сталкиваются две «правды», и каждая из них имела право на существование в той сложной жизни. И когда критики становятся то на сторону одного, то на сторону другого – им никогда не договориться, как не могли договориться Мелехов с Кошевым. Правда у того и другого – своя. Оба по-своему правы и оба неправы.

ПРАВ здесь один только Шолохов: он показывает закономерность поведения каждого из антагонистов и вытекающую из этого неизбежность трагического разрешения их конфликта. Всё стягивается в железный узел, из которого нет благополучного исхода:

Кошевой не мог действовать иначе. Григорий тоже не мог действовать иначе.

И обстановка на хуторе не могла быть иной. Сталкиваются, пересекаются три зако-

номерности, и в точке их пересечения возникает СЛУЧАЙНОСТЬ – трагический поворот

144

судьбы героя, – случайность, которая неизбежнее всякой закономерности. Это та случайность, которую философы-диалектики считают

формой проявления необходимости.

Закономерность выступает в виде рокового стечения обстоятельств. Но реализуется она в действиях обыкновенных, живых людей: Кошевого, Мелехова, командира и комиссара полка, человека в Политбюро ЧК и т.д. В этом сложность: возникает соблазн возложить вину на конкретную личность, и мы начинаем упрекать Кошевого в нечуткости, Мелехова в нетерпеливости и т.п. Но Шолохов великолепно справился с задачей: создал такое сплетение характеров и обстоятельств, которое реализуется в действии как железная закономер-

ность.

Древние греки в таких случаях апеллировали к року: «так повелел Аполлон» (как говорит Орест, убивая мать, Клитемнестру, в эсхиловской «Орестее») – и точка, других объяснений не нужно. Но Шолохов на Аполлона сослаться не может. И Мишка Кошевой тоже. Он всю ответственность берет на себя, действует как личность. И точно так же действует Григорий Мелехов. Но мы-то должны видеть и понимать, что здесь в действиях людей, в совокупности их действий, проявляется действительно закономерность, уже не зависящая от воли какого-либо одного из участников события. Так в принципе должно строиться всякое художественное драматическое (и эпическое) действие.

Но закономерность эта не фатальная. Люди действуют согласно логике своих характеров и в соответствии с обстоятельствами, но не по воле рока.

Потому что такого рода закономерность является следствием предыдущих действий самих героев, обстоятельства в значительной степени созданы ими самими, и, следовательно, закономерность эта не снимает ни проблемы выбора, ни проблемы свободы воли.

7. Проблема выбора и свободы воли

Продолжим в связи с этим анализ выстроенной Шолоховым сюжетной ситуации, сплетения обстоятельств, которые приводят Григория в банду Фомина.

После бегства из хутора и нескольких недель скитаний Григория на дороге хватают бандиты и под угрозой оружия доставляют в банду. Григорию предстоит сделать выбор: присоединиться к фоминцам или же нет. Но здесь Шолохов вводит еще один эпизод.

Во время разговора Григория с Фоминым приводят еще одного захваченного бандитами на дороге человека – красноармейца из продотряда. Фомин предлагает красноармейцу вступить в его отряд. В ответ красноармеец спрашивает:

«- А вы кто такие есть?

145

-Мы? – Фомин высоко поднял брови, разгладил ладонью усы.– Мы – борцы за трудовой народ. Мы против гнета комиссаров и коммунистов, вот кто мы такие.

И тогда на лице красноармейца Григорий вдруг увидел улыбку.

-Оказывается, вот вы кто… А я-то думал: что за люди? Повашему, значит, борцы за народ? Та-а-к. А по-нашему, просто бандиты. Да чтоб я вам служил? Ну и шутники же вы, право!

-Ты тоже веселый парень, погляжу я на тебя…– Фомин сощурился, коротко спросил:

-Коммунист?

-Нет, что вы! Беспартийный.

-Не похоже.

-Честное слово, беспартийный.

Фомин откашлялся и повернулся к столу:

-Чумаков! В расход его!

-Меня убивать не стоит. Не за что, – тихо сказал красноармеец. Ему ответили молчанием».

Григорий выходит вслед за красноармейцем и Чумаковым во

двор и видит: «В нескольких саженях от крыльца, головою в тускло блистающей луже талой воды, лежал убитый красноармеец… Григорий круто повернулся, пошел в дом».

А дальше Фомин продолжает разговор с Григорием: «- Короткий у нас суд?

-Короткий, – избегая встретиться глазами, ответил Григорий.

-Ну, так что ты надумал? Говори, да давай ложиться спать.

-Об чем говорить?

-С нами идешь или как? Всю жизнь по чужим катухам не прохоронишься.

Григорий ждал этого вопроса. Надо было выбирать: или дальше скитаться по хуторам, вести голодную, бездомную жизнь и гибнуть от глухой тоски, пока хозяин не выдаст властям, или самому явиться с повинной в политбюро, или идти с Фоминым. И он выбрал. Впервые за весь вечер глянул прямо в глаза Фомину, кривя губы улыбкой, сказал:

-У меня выбор, как в сказке про богатырей: налево поедешь – коня потеряешь, направо поедешь – убитым быть… И так – три дороги, и ни одной нету путевой…

-Ты уж выбирай без сказок. Сказки потом будем рассказывать.

-Деваться некуда, потому и выбрал.

-Ну?

-Вступаю в твою банду».

В чем смысл этих эпизодов? Шолохов для того и ставит рядом эти две сцены: выбор красноармейца и выбор Григория, чтобы подчеркнуть: выбор был, Григорий сам принял решение. В альтернативе: честная смерть или бесславная жизнь в банде – красноармеец выбира-

146

ет первое, а Григорий – второе. Выбирает сознательно: об этом говорит тот факт, что Григорий, как и красноармеец, прямо называет отряд Фомина «бандой».

Конечно, положение Григория куда сложнее, чем положение красноармейца: тому было за что умирать, он хоть и не коммунист, но отказываться от того, ради чего живет, даже ценой спасения жизни не станет; Григория же и у красных, в случае явки в ЧК, ждала незавидная участь, вероятнее всего, тоже смерть. Если бы красноармеец вступил в банду, цепляясь за жизнь, он проявил бы трусость, стал предателем. Григорий вступает в банду не от трусости, а от безвыходности. Ему нет места нигде, в том числе, как он понял очень скоро, и в банде («Страшно, до проклятой боли в сердце, тяготился он пребыванием в банде»).

И все же – по большому счету – выбор был, и Григорий его сделал сам.

Этот эпизод – лишь один из многих, в которых Григорий стоит перед необходимостью выбора. Так было перед первым выступлением казаков против Советской власти в 1918 году. Так было и перед Вешенским восстанием весной 1919 года. И во многих других случаях.

Григорий не безволен. Он действует самостоятельно. Его поступки являются не только вынужденной реакцией на обстоятельства, но и следствием его собственной воли, собственного выбора, собственного решения. Он, как и шекспировский Гамлет, вовсе не является символом раздвоенности. И Мелехов, и Гамлет, в конечном счете, несмотря на все метания, твердо проходят по жизни своим путем, в решающие моменты делая выбор и принимая решения сами, по своей воле. Так что, вообще-то говоря, принцип построения характера Григория – скорее драматический, чем эпический. Это характер скорее героя трагедии, чем героя романа. Этот тезис я не буду пока развивать. У нас еще будет возможность вернуться к нему, когда речь пойдет о жанровой специфике "Тихого Дона".

А теперь мы можем перейти к рассмотрению одной из самых запутанных в спорах о «Тихом Доне» проблем – проблемы трагиче-

ской вины.

8. Проблема трагической вины

Сила, полнота и богатство личности Григория Мелехова, весь склад его характера, его самостоятельность в выборе пути обусловливают неизбежно и всю полноту его трагической вины.

Понятие трагической вины чрезвычайно запутано. Гегель его ввел в эстетическую теорию трагического. Гегельянцы его огрубили, упростили, вульгаризировали это понятие. Чернышевский принял трактовку не очень глубокого последователя Гегеля Фишера за собственно гегелевское понимание проблемы и отверг само понятие траги-

147

ческой вины с порога: «Мысль видеть в каждом погибающем виноватого – мысль натянутая и жестокая». Между тем у Гегеля эта категория имеет вполне определенное и диалектически очерченное содержание. Трагическая вина есть не что иное как следствие, результат, обратная сторона активности и силы трагического героя. Отстаивая свою идею, свой принцип, свою правду со всей силой своего характера, трагический герой не может не нарушать существовавшей до него мировой гармонии, мирового порядка, вообще порядка вещей, и это нарушение и есть трагическая вина. Причем чем богаче, сильнее, активнее трагический герой, тем больше его трагическая вина.

Именно так Григорий Мелехов входит в расколотый революцией мир со своей правдой, своей идеей справедливости, отрицающей несправедливую «правду» мира старого и чреватую новой несправедливостью «правду» мира нарождающегося. Ни одно «ярмо» его не устраивает: ни генеральское, ни большевистское.

Надо иметь в виду, что эстетическая категория трагической вины ни в коем случае не может отождествляться с юридическим или обыденно-нравственным представлением о вине и невиновности. Как писал в "Эстетике" Гегель, «говоря о трагическом конфликте, прежде всего нужно отбросить ложные представления о вине и невиновности. Трагические герои виновны и в то же время невиновны. Истинно трагическое страдание налагается на действующих индивидов только как следствие их собственного деяния, которое они должны отстаивать всем своим самобытием и которое столь же оправданно, как исполнено вины – вследствие порождаемой им коллизии»1. Понятие вины имеет здесь не юридическое, даже не морально-нравственное только, а более глубокое, философско-эстетическое содержание.

Без категории трагической вины нельзя обойтись при анализе трагического конфликта.

В спорах о «Тихом Доне» понятие трагической вины употребляется, как правило, очень недиалектично, механистически, и поэтому Григория Мелехова либо обвиняют, либо оправдывают. Когда его судят как отщепенца, то его вина устанавливается примерно так, как ее определял бы трибунал, перед которым Григорий должен был предстать для ответа; когда его оправдывают, то вину с его плеч снимают и переносят на историю (что мы видим в концепции «исторического заблуждения»); либо, ссылаясь на незаконность и неоправданность

«перегибов», переадресовывают вину перегибщикам, предъявляя им самим обвинения тоже скорее в юридическом, чем в эстетическом смысле.

Между тем оправдывать Григория Мелехова было бы не менее ошибочно, чем огульно обвинять. «Для великих характеров быть виновными, – говорил Гегель, – это честь», – и лучший способ прини-

1 Гегель Г.В.Ф. Эстетика: В 4 тт. Т. 3. – М., 1971. С. 578

148

зить трагического героя – это снять или уменьшить его вину: "О таком герое нельзя сказать ничего более дурного, чем то, что он поступил безвинно"1.

Шолохов налагает на своего героя всю полноту ответственности и в то же время ни в коем случае не доводит её до вульгарного сведения счетов (как это склонны делать, например, авторы концепции «отщепенства» и их подзащитный Михаил Кошевой).

В«Тихом Доне» история и человек, историческая необходимость

иличность противостоят друг другу как силы равноправные. Григорий виноват перед временем, так как не смог примирить свои представления о гуманизме и справедливости с суровой реальностью расколотого революцией бытия. Движимый чувством справедливости, своими поступками он, стремясь творить добро, невольно умножает зло. Но и время виновато перед Григорием: ведь он руководствовался лучшими помыслами, чувством справедливости, присущим ему от природы, но актуализированным и многократно усиленным и обостренным самим этим революционным временем. Он жизни своей не жалел, искупая свои поступки кровью и тяжкими страданиями.

Поэтому трагическую вину Григория нужно понимать очень широко. Сложнейшие взаимосвязи опосредуют эту вину. Как верно отметила Г.Макаровская, почти каждый герой «Тихого Дона» поставлен Шолоховым перед чертой гибели, и почти каждый раз, прямо или косвенно, связан с чьей-то гибелью Григорий Мелехов.

Вспомним гибель продотрядовца. Красноармеец предпочел смерть вступлению в банду Фомина. Григорий в этой ситуации выбирает жизнь – вступает в банду, хотя понимает красноармейца и сочувствует ему. Его выбор продиктован не слабостью, не трусостью, а безвыходностью. Но Шолохов для того и ставит рядом, сопоставляет эти сцены, чтобы подчеркнуть: Григорий виновен, в высшем, нравственном смысле виновен, хотя, разумеется, прямой его вины в гибели красноармейца здесь нет и следа.

А гибель Подтелкова? Ситуация еще более острая. Подтелков бросает Григорию обвинение – обвинение несправедливое: «Обвернулся? Нашим и вашим служишь? Кто больше даст? Эх, ты!» Григорий отвечает не менее резко и несправедливо: «А бой под Глубокой помнишь? Помнишь, как офицеров стреляли? По твоему приказу стреляли! Ты, поганка, казаков жидам продал! Теперь тебе отрыгивается! Не одному тебе чужие шкуры дубить!»

Прямой вины Григория перед Подтелковым нет, этой казни он никак не желал. Но он поневоле участвовал в ней, позволил ей совершиться. И на всю жизнь она осталась как пятно на его совести.

Вспомним гибель близких Григорию людей. Его мать, Ильинична, всю жизнь отдавшая детям, семье, собрав последние силы, идет к

1 Гегель Г.В.Ф. Эстетика: В 4 тт. Т. 3. – М., 1971. С. 594

149

плетню и, протягивая руки к темному ночному полю, зовет своего сына: «Гришенька! Родненький мой! Кровиночка моя!». Аксинья, чьими глазами показана эта сцена, содрогнулась от боли и жалости. И такая великая материнская любовь звучит в словах Ильиничны, во всем ее скорбном облике, что мы понимаем: и перед ней Григорий виновен: мать так и умрёт, не увидев сына, не получив от него весточки.

Наталья, умирая, простила Григория. Но она, такая молодая и сильная, умерла потому, что не хотела больше иметь детей от нелюбящего, неверного мужа. И все же перед смертью она простила его, и потому упреки совести, как сам себе признается Григорий, особенно жгут его сердце.

При всей оправданности отношения Григория к Наталье его любовью к Аксинье – он в высшем нравственном смысле виновен и перед Натальей. Перед смертью Наталья не только прощает Григория, но и наказывает сыну поцеловать за неё отца и передать ему от себя, что любовь к Григорию была самым дорогим в ее жизни.

Аксинья отдала Григорию всё, пронесла чувство к нему через всю жизнь, через годы тяжких испытаний. Для нее Григорий – свет в окне: и единственная радость, и великая боль. И ее громадная любовь до последней минуты осталась неутоленной. Любовь эта должна была прятаться и таиться. Любовь эта приносила тяжкие страдания другим

– это она толкнула на гибель Наталью, сделала пустой и бессмысленной жизнь Степана.

И в тот момент, когда, казалось бы, любовь эта должна была безраздельно восторжествовать, когда глаза Аксиньи целый день – последний её день – сияют счастьем от того, что она наконец-то навсегда вместе с Григорием, жизнь Аксиньи обрывается. Неоплатен долг, необозрима невольная вина Григория перед Аксиньей. Он не смог дать ей счастья, которого она хотела и которое заслужила.

«Неправильный у жизни ход, и, может, я в этом виноватый!» – сказал однажды Григорий Наталье. Так вырисовывается значительность главного героя романа и громадные размеры его вины – перед людьми, перед временем, перед самим собой.

«Григорий «виновен» перед матерью в том, что не согрел ее старость, «виновен» перед верностью и чистотой Натальи, перед любовью Аксиньи, перед братом Петром в том, что так же, как он, загубил свою жизнь, не восприняв урока петровой бесславной смерти, «виновен» перед собственным сыном – сиротой при живом отце, «виновен» перед попавшим в плен смелым красным командиром за то, что сам оказался в стане карьеристов и шкурников, «виновен» перед кем-то убитой молодой женщиной за то, что пролита кровь неповинных…

В каждой из таких сцен романа Шолохов освобождает своего героя от вины в прямом значении этого слова, и с тем большей полнотой говорит о вине в высшем, нравственном, философском смысле.

150