из электронной библиотеки / 998967491090298.pdf

61

ГЛАВА 2. О СЕБЕ И НЕМНОГО ИСТОРИИ

Как я стал артистом разговорного жанра

Молодость моя прошла в бывшей столице Украины – Харькове. Этот город всегда был культурным центром: Украинский театр им. Шевченко, русский театр им. Пушкина, ТЮЗ, театр музыкальной комедии, филармония, театр оперы и балета, консерватория, театральный и художественный институты, литературный театр Зары Довжанской, литературная студия замечательного поэта Бориса Чичибабина, университетский студенческий театр «Синт». В ДК Строителей, директором которого был Анатолий Чилутьян, часто приезжал кинорежиссер Калитиевский и привозил с собой новые западные фильмы, была любимица публики чтица Александра Петровна Лесникова, благодаря которой в Харькове сформировалась прекрасная публика на литературных концертах, шли лекции о поэзии Револьда Банчукова в центральном лектории, где выступали Е. Евтушенко и

А. Вознесенский, была даже	молодежная студенческая	организация
«Голубая лошадь», разогнанная	КГБ.

Отец мой – Алексей Борисович Глаголин был актером и режиссером, учился он в ГИКТЭМАСе, – руководил курсом В.Э. Мейерхольд и у меня хранится диплом отца, подписанный Мейерхольдом. Русскую литературу преподавал Андрей Белый, а зарубежную А.В. Луначарский, занятия по сценическому движению вел И.Э. Кох. Однокурсниками отца были Эраст Гарин, Игорь Ильинский, Николай Охлопков.

62

Проработав в театре Мейерхольда двенадцать лет, после ареста мастера, отец уехал работать в Сибирь, в театр г. Томска. После войны и службы в армии судьба его забросила в Харьков, где он и прожил до конца своих дней. Он ставил спектакли в театре Шевченко, русской драме, ТЮЗе и преподавал в театральном институте (профессор, заведующий кафедрой режиссуры). Он часто брал меня с собой в театр, а когда мне было лет 10, я впервые вышел на сцену (вернее выбежал) в спектакле «Человек ищет счастье», играл детдомовца, который со словами: «Володя, Володя – это тебе!» вручал модель парусника Леониду Быкову – главному герою, который прощался с детским домом.

К нам домой часто приходили студенты отца и длились его рассказы о своей жизни и работе в театрах, где он с ыграл более 200 ролей и поставил 120 спектаклей. Он рассказывал о своем детстве, об учебе в кадетском корпусе в Петербурге, о Гражданской войне и войне с Польшей. Он служил в кавалерии и, в составе конного корпуса Гая, был интернирован в Германию. Попал в концлагерь, из которого бежал и проработал два года батраком у хозяина – немца в Восточной Пруссии. Отец рассказывал о работе с Мейерхольдом, о своем кабриолете Пежо (у отца в 1920 году был собственный автомобиль!), который выезжал на сцену в спектакле Мейерхольда и потом был продан конструктору Туполеву.

Отец пошел добровольцем в Красную Армию в 1918 году, когда прочитал в «Известиях» о расстреле белогвардейцами в Харькове моего деда

– Бориса Сергеевича Глаголина, в то время известного актера и режиссера. Но его не расстреляли, – его выкупили харьковчане, собрав какую-то сумму денег. Отец же узнал об этом только через два года, вернувшись из Германии, и увидев его живым на сцене театра Мейерхольда. Мой дед был ведущим актером и режиссером театра Суворина (ныне БДТ) в Петербурге. Михаил Чехов считал его своим учителем и в своей книге «Путь актера» писал о нём: « По окончании театральной школы я поступил в Суворинский театр. Б.С. Глаголин принял во мне большое участие, и в первый же год я получил роль царя Федора и целый ряд других ролей. Глаголин давал мне всё новые и новые роли самого разнообразного характера. Даже женскую роль сыграл я в водевиле, поставленном Глаголиным. Он сам играл «Орлеанскую деву» и оставил в моей душе неизгладимое впечатление. Я был очарован его смелой и прекрасной игрой. Мастерство Б.С. Глаголина, как режиссера и актера, производило на меня неотразимое впечатление. Когда я увидел его в роли Хлестакова, во мне произошел какой-то сдвиг. Мне стало ясно, что Глаголин играет Хлестакова не так, как все, хотя я никогда и никого не видел в этой роли до Глаголина. И это чувство «не так, как все» возникло во мне без всяких сравнений и аналогий, непосредственно из самой игры Глаголина. Необычайная свобода и оригинальность его творчества в этой роли поразили меня, и я не ошибся: действительно так, как играл Хлестакова Глаголин, не играл его никто. Когда позднее мне пришлось самому исполнять эту роль, я узнал в себе влияние Глаголина. Станиславский, ставивший «Ревизора», вёл меня в направлении, отчасти совпадавшем с тем,

63

что жило во мне как впечатление от Хлестакова – Глаголина». После революции дед работал на Украине – театрах Киева, Одессы, Харькова. Потом он был назначен главным режиссером театра Революции в Москве, но с советской властью он не сработался, хотя и был дружен с наркомом просвещения А.В. Луначарским, ставил его пьесы и, уехав в командировку в

Париж…не вернулся. Имя его было вычеркнуто из всех учебников по истории театра, а если о нём и писали то только как о формалисте и космополите, а теперь это уже стало делами давно минувших дней. Правда, пару лет назад в журнале «Театр» была опубликована о нем большая статья, в «Новом мире» напечатана его переписка с Мейерхольдом, а телеканал «Культура» посвятил одну из передач Б.С. Глаголину.

В дальнейшем, дед переехал в США, работал в Голливуде, преподавал в институте Карнеги, издал несколько книг о театре и мастерстве актера – уже на английском языке.

Я помню, как от него приходили посылки из Америки, – мне доставались конфеты, и я до сих пор помню их вкус! Это относится к самым первым моим детским воспоминаниям.

Дед умер в 1948 г. в Майями. Цитирую некролог, напечатанный в Америке в русской газете: – Борис Сергеевич Глаголин, скончавшийся в

Голливуде в ночь на 11 декабря с. года, принадлежал к той плеяде знаменитых русских актеров, слава о которых не померкнет на Русской земле.

Б.С. Глаголин принадлежал к так называемой, Петербургской плеяде актеров. При этом и в этой особенной плеяде он был особенный. Прежде всего, он, как актёр, а потом режиссер ЛитературноХудожественного Театра («Суворинский театр»)

прошел трудный и подчас психологически опасный искус постоянного соприкосновения и объекта своеобразной критики, блестящего драматурга и театрального критика старика А. Суворина. С таким характером трудно было ладить, и еще труднее было ему угодить. А ведь даже прославленная Савина боялась язвительной и беспощадной критики Суворина.

Между тем Б. С. Глаголин долгие годы играл и руководил труппой у Суворина. Из этой труппы вышло много Всероссийски прославленных актеров и актрис. И за Б.С. Глаголиным была слава не только выдающегося актера, но и родоначальника новой школы актеров.

64

Школа Литературно – Художественного театра была своеобразной школой – это мало напоминало школы Александринского Императорского театра в Петербурге или Малого в Москве и была далека от студии Московского Художественного театра.

Здесь были свои Суворинския традиции, свой подход к ансамблю и индивидуальной игре актера. Больше свободы актеру, меньше цензуры режиссера и упор на актера, а не на актерский ансамбль.

Характерно, что Б.С. Глаголин, здесь, уже актер с именем и признанием, к тому же любимец чуткой театральной публики столицы, не только был вынужден, но и охотно играл в самых разнообразных и даже в женских ролях.

Эти эксперименты помешали ему сделать обычную карьеру актера, через Суворинский театр на Императорскую сцену, но это же сделало из него одного из лучших режиссеров России.

Б.С. Глаголин был насквозь Русский артист. Взращенный на Русской почве и окрепший на Русском воздухе. Без этой почвы и воздуха, без русской актерской среды и без русской публики, такой особенной театральной публики, Б.С. Глаголин возродиться на чужбине не мог. Он угасал, как актер и как человек.

Смерть его, когда уже отблекли лучи его былой славы, грустный конец даровитаго русскаго человека.

Мир его праху.

П.З. (1948г.)

А вот строки из его последнего письма моему отцу: «Здоровье мое от тоски по родине подорвано, так что увидимся много позже твой отец Б. Глаголин»

Такая вот история…

65

Мой отец говорил, что по таланту он не стоит и подошвы своего отца. Я так же могу сказать и о себе по отношению к моему отцу. Налицо деградация, хотя к концу жизни, мне кажется, я стал понимать кое-что в моей профессии. Отец никогда не был членом КПСС (он долго был «учеником врага народа» и «сыном невозвращенца», а брат его кинорежиссер Сергей Глаголин был расстрелян в 1937году), но отец стал профессором (ВАК) и руководил кафедрами режиссуры в Харьковском институте искусств и институте культуры, преподавал в Художественном институте театральным художникам. В 1965 году он набирал первый курс, и я поступил к нему на актерский факультет под своей второй фамилией – Гусев, хотя, конечно же, студенты знали, что мой отец – Глаголин. Но настоящая наша фамилия – Гусев. (Мой прадед Сергей Гусев был журналистом и театральным критиком и подписывался псевдонимом С.Г., что есть по буквам – Слово Глаголь, а дед этот псевдоним немного изменил и взял сценическую фамилию Глаголин, а уже мой отец стал Глаголиным-Гусевым).

Еще учась в школе, я прочитал на конкурсе «Сольвейг» А. Блока и «Блиндаж» Е. Евтушенко, потом под руководством преподавателя по литературе участвовал в литературной композиции по стихам Р. Рождественского и его поэме «Письмо в XXX век».

66

Это был 1963 год – год, когда начались первые КВНы и в 11 классе мы организовали свою школьную команду. Посмотреть выступление команды я пригласил своего старшего брата – Бориса, который окончил Щепкинское театральное училище и работал актером в Московском театре им. Гоголя. В

тот год он поступил сразу на 3	-й курс режиссерского факультета
Харьковского театрального института.	Потом он стал главным режиссером

Минского театра, сорок лет проработал режиссером, а потом директором театра на Таганке, он Заслуженный деятель искусств и сейчас работает в Щепкинском училище.

Дипломной его работой в институте была пьеса «Звезды не гаснут» (автора не помню). Он и пригласил меня на главную роль и предложил поступать в театральный институт. Но в то время из театрального забирали в армию, а у ме ня дома лежало приглашение поступать в ХПИ (политехнический) т.к. я, учась в школе, занимался спортом в клубе ХПИ и был в сборной команде ХПИ по легкой атлетике.

В то время я увлекался радиотехникой и, поступив на вечернее отделение электромашиностроительного факультета, пошел работать в институт радиофизики и электроники (ИРЭ АН УССР). Прошел год, призыв в армию из театрального института был отменен и я, оставив ХПИ, поступил на 1-й курс Харьковского театрального института (потом, объединившись с консерваторией, он стал именоваться институтом искусств). Так из физиков я перешел в лирики.

На вступительных экзаменах (три тура) я читал монолог Тараса Бульбы о товариществе и поэму Шевченко «Еретик».

Четыре года учебы пролетели быстро – нас не мучили науками и главными были предметы по специальности: мастерство актера, сценическая речь, вокал, танец, сценическое движение.

На втором курсе я начал работать диктором Харьковского телевидения, шпрехшталмейстером в цирке, вел городские концерты и концерты в зале филармонии, работал натурщиком в художественном институте. Был занят в работах студентов-режиссеров, – ими был поставлен поэтический спектакль по поэме Е. Евтушенко «Братская ГЭС», главу из которой «Нюшка» я читал потом много лет в своих сольных концертах. Также запомнилась дипломная работа в спектакле «Антигона» Софокла, которую мы показали на арене Харьковского цирка. К диплому наш курс подготовил четыре спектакля: «Женитьба Белугина» Островского (я играл Андрея Белугина), «Молодая гвардия» (моя роль – Туркенич) и этот спектакль мы показали в Ленинграде, «Сто тысяч» Котляревского и «Опасный поворот» Пристли, где я играл Стентона. Так что ни курсовых, ни дипломных работ мы не писали, а защищали диплом, играя на сцене.

После института меня должны были призвать в армию, но меня пригласили на работу в ансамбль песни и пляски Балтийского флота в г. Калининград, где зачислили в штат, как вольнонаемного, а потом, уже после призыва в армию, я стал матросом Балтийского флота и продолжил службу в ансамбле. Всего один год службы, шесть месяцев из которого – гастроли по

67

многим городам СССР и две поездки в Германию, где 8 мая 1970 года в Берлине мне довелось вести концерт в Фридрихштатпаласе, посвященный XXV-летию Победы.

Вансамбле я был ведущим, читал стихи о матросской службе и набирался опыта, работая на больших концертных площадках.

Днем артисты балета, оркестра и хора репетировали, а я оставался один и, волей-неволей, стал каждый день ходить в библиотеки – подбирать себе репертуар. Завел толстую тетрадь, переписывал, а потом заучивал понравившиеся мне стихи.

Вэто время, молодые музыканты и вокалисты ансамбля песни и пляски Балтийского флота организовали свой небольшой эстрадный ансамбль (ВИА). В этом коллективе, в качестве конферансье, выступал и я. А администратор большого ансамбля стал потихоньку организовывать «левые» концерты, выплачивая каждому из своего кармана символические 5-10 рублей, но нам эти деньги открывали заоблачные перспективы (суточные были 1руб. 50 коп.). Но вскоре, о наших «левых» концертах узнал начальник ансамбля, и музыкальные инструменты закрыли на замок. Это было в Свердловске, а концерт нашего ВИА был уже объявлен и в школе, где он должен был быть – висела большая афиша ансамбля флота, на которой красовались больше ста участников… В результате мне пришлось передать от них всех привет, как-то объяснив страстное желание невозможность их здесь присутствовать и предложил вниманию зрителей свой литературный концерт, посвященный Сергею Есенину. Это был мой первый сольный концерт. Это был 1970 год .Потом я его читал и во многих других городах.

После армии я вернулся в Харьков и на второй день уже вы шел в эфир диктором телевидения. Преподавал сценическую речь в Харьковском институте культуры, руководил детским драматическим коллективом в ДК ЖД, вел агитбригаду на одном из заводов, ставил спектакли в народном театре. В театр русской драмы меня не взяли, т.к. нужно было ждать несколько месяцев (театр должен был получить звание «академический» и тогда появились бы штатные единицы) и я поступил на работу в Харьковскую филармонию в качестве артиста разговорного жанра. Вначале, как и в студенческие годы, вел концерты в зале филармонии и познакомился практически со всеми гастролерами – певцами, музыкантами и чтецами. Слушал из-за кулис выступления Д.Н. Журавлева, когда его жена – старушка сидела в первом ряду и для подстраховки держала на коленях тексты, чтобы

вслучае чего подсказать мужу нужное слово или фразу, но при мне такого не случалось – и в старости у Д. Журавлева была светлая голова. Я не решился читать Журавлеву, только рассказал, что хочу подготовить «Поэму горы» М. Цветаевой, но опасаюсь, что мне не разрешит ее исполнять лит (цензура), т.к. исполнение произведений Цветаевой в те годы не приветствовалось властями. – Не бойтесь – сказал Журавлев – если вы любите Цветаеву и хорошо прочтете поэму, вам никто не запретит.

Яработал в музыкальном лектории филармонии, где были сделаны литературно-музыкальные композиции «Муза печали и гнева» к юбилею

68

Некрасова, «Сорочинская ярмарка» по Гоголю, «Тебе любимая родная армия», подготовил сольный концерт по повести Василия Быкова «Высшая награда», с которым поехал на конкурс артистов-чтецов в Киев и стал лауреатом этого конкурса. В жюри сидели народные артистки Н. Ужвий и Нятко, а я не понимал, почему после конкурса они, обнимая меня, плачут. Оказалось, что в самом начале их творчества их первым режиссером в театре был мой дед. А эти слезы были воспоминанием об ушедшей их молодости.

Выступая с вокалистами в «сборных» концертах мне было уже гораздо проще выступать между номерами певцов, т.к. к тому времени я уже достаточно «оброс» своим репертуаром и мог свободно читать то, что подходило к тематике концерта или предстоящей песне.

Приходилось работать и конферансье в эстрадных коллективах: ВИА «Фестиваль», руководил которым М. Дунаевский (ансамбль озвучивал фильм «Три мушкетера»), ансамблем «Вас вызывает Харьков» (А. Авилова, потом он руководил и ансамблем «Рицетал» у А. Пугачевой), «Синяя птица». Объехал с этими ансамблями Урал, Сибирь, Молдавию, Прибалтику и Белоруссию.

После победы на конкурсе чтецов, я получил разрешение на «красную строку», а вскоре на сольный концерт в одном отделении. Тогда все было под контролем, и эти разрешения выдавало Министерство культуры.

В моем становлении, как артиста-чтеца мне очень помог литературовед Револьд Банчуков – он раз в месяц читал лекции о поэзии в Центральном лектории Харькова для абитуриентов по литературе и вообще для любителей поэзии. Он пригласил меня выступать с небольшим концертом после его лекций. Так, – он читал лекцию о Ярославе Смелякове, а я готовил поэму Смелякова «Строгая любовь», к лекции о Василии Федорове мне приходилось в срочном порядке готовить поэму «Проданная Венера». Чередовались лекции о

С. Есенине, В. Маяковском, М. Светлове, Е. Винокурове, Е. Евтушенко, А. Вознесенском, Давиде Самойлове и фронтовых поэтах, и я должен был успевать за месяц готовить свои концерты. Это было хорошей школой и наработкой репертуара.

Я подготовил сольный концерт по произведениям Е. Евтушенко и мне хотелось выступать за пределами Украины, но тогда разрешение нужно было получать в Киеве (Укрконцерте), а оттуда бумаги шли в «Росконцерт» в Москву – процедура долгая и канительная… Но одна пожилая актриса сказала мне: «Никита, уезжайте – здесь вам придется, как и мне всю жизнь выступать по санаториям вблизи Харькова и рабочим общежитиям – уезжайте…».

Такая возможность вскоре представилась – меня пригласили работать в Белгородскую филармонию. Это был 1976 год. Конечно, по сравнению с Харьковом, Белгород сильно проигрывал, но это была Россия и организация гастролей значительно упрощалась. Многое получил я, работая в концертах с Л. Зыкиной и ее ансамблем «Россия» под руководством Виктора Гридина. В концертах Зыкиной я читал в два выхода Есенина: «Русь Советская» и

69

«Письмо к женщине». Зыкина относилась ко мне очень благосклонно и всегда, когда я читал, стояла в кулисе слушала и аплодировала. Не побоюсь высокопарных слов, он она была на сцене царицей. Каждая ее песня звучала как в первый и последний раз – вдохновенно и с полной самоотдачей. У таких артистов нужно учиться. Вокал и художественное чтение – очень близки, т.к. в обоих случаях в основе лежит слово и Зыкина умела его преподносить. Большие артисты хорошо понимали значение слова и подавали каждое так совершенно, что если произнести иначе – то это было бы уже фальшью.

Ошибка молодых исполнителей – боязнь слова, т.е. вместо того, чтобы «опереться» на слово, показать без спешки его значение, они стараются поскорее от него избавиться, проговорить скороговоркой, не вникая в его смысл и не показав его слушателям. А в такой момент нужно сказать себе: «Стоп. Чуть помедленнее кони! Чуть помедленнее…». Вспомните В.Высоцкого: «Я… коней напою… я… куплет допою…Хоть немного еще… постою… на краю…» Высоцкий опирается на каждое слово, все внимание слушателей приковывает к себе, – я это называю «вызывать огонь на себя». Он растягивает слово, анатомирует его, протяжно звучат даже согласные. «Чуть помедлен..н..н..н..ее кони». До Высоцкого этого никто не делал.

Карякин писал: «Каким-то чудом у него и согласные умели, выучились звучать как гласные, иногда даже сильнее». Эта особенность не только исполнения, но и стихотворного текста. Распевать, тянуть согласные было бы невозможно, не будь они выстроены в определенные ряды и не включены в общее звучание стиха, в его ритмику. Установка на динамику согласных восходит к футуристической поэтике Крученых: «дыр бул щыл – убещур». Гласные здесь не растянешь, а согласные вполне: «дыр-р-р бул-л-л, убещ-щ- щур-р-р». Мысленно озвучить этот текст можно и голосом Высоцкого. Крученых был не чем иным, как камертоном настройки поэтического инструмента на особый лад, на громкое звучание согласных.

Так вот, в Белгороде я работал в музыкальном лектории, готовил с режиссером В. Казначеевым (тогда главным режиссером Белгородского тетра) программы новых сольных концертов «Граждане, послушайте меня» Е. Евтушенко, и «Ахиллесово сердце» А. Вознесенского, получил право на сольные концерты в 2-х отделениях и звание заслуженного артиста.

Теперь я разворачивал карту СССР, смотрел – в каких городах я еще не был, намечал маршрут гастролей, оформлял документы и отправлялся в дорогу: Карелия, Мурманск, выступления на рыболовных судах в Баренцевом, Северном морях. Норвежский Шпицберген, Норильск, Певек, Анадырь, прииски Чукотки и Магадана…

Так продолжалось почти 20 лет. Я не жалею об этих годах – многое повидал, встречался со многими людьми. Но, к сожалению, работа на сцене, тем более когда выступаешь один и нельзя спрятаться за партнеров, требует больших затрат и физических и эмоциональных. Сцена – высасывает энергию, жизненные силы. Начало болеть сердце, и я вынужден был оставить работу с сольными концертами. В Белгороде организовалось региональное

70