blokhina_n_a_metafizika_v_analiticheskoy_filosofii_ocherki_i

Метафизика в аналитической философии

стему S, состоящую из соотносящихся во времени объектов, тогда как минимум один элемент каждой последующей системы должен либо по времени напрямую соотноситься с каким-либо элементом S, либо по времени напрямую соотноситься с какимлибо элементом любой системы, которая отвечает именно этим условиям, и так далее 58. А такое представить затруднительно.

Что касается возможности восприятия изменяющихся объектов, их возникновения и исчезновения, то тут дела с джастификацией обстоят ещё хуже, продолжает свою критику кантовских аргументов Стросон. Неизменность как условие восприятия изменяющегося объекта не предусматривает существования субстанциальной неизменности, сохраняющейся на протяжении всего процесса изменения. Выполнение кантовского требования существования субстанциальной неизменности произойдёт только в случае логической подмены, считает британский философ. Суждение «В каждом изменении существует нечто, сохраняющееся на протяжении всего изменения» заменяется суждением «Существует нечто, что сохраняется на протяжении всего изменения». Такая логическая подмена по Стросону аналогична следующей: суждение «У каждого мальчика есть девочка, в которую он влюблён» подменяется суждением «Существует девочка, в которую влюблён каждый мальчик». Такая подмена явно ошибочна, констатирует Стросон 59.

По Стросону оба кантовских аргумента в лучшем случае могут только показать, что мир как целое представляет собой единую абсолютно длящуюся систему, включающую в себя относительно длящиеся части, но ни в коем случае не как материю или субстанцию в этих частях, сохраняющуюся в них на всём протяжении их существования. Реальность может быть представлена в виде эстафетной гонки, каждый из участников которой в одиночку не преодолевает эстафетную дистанцию от старта до финиша. Единство и продолжительность эстафеты обеспечивает передаваемая её участниками друг другу эстафетная палочка. Эстафетная гонка остаётся одной и той же на всём её протяжении, но ни один из её участников не преодолевает её в одиночку 60.

Что касается вопроса 2, является ли неизменность единственным формальным критерием субстанции, то, по мысли Стросона, ответ Канта можно разбить на две ступени. Вопервых, всё изменяющееся, все возникновения и исчезновения будут мыслиться как перемены в чём-то неизменном; все неустойчивые вещи будут видеться как состояния или фиксации или модусы существования неизменного. Следовательно, и это, во-вторых, только неизменное может формально квалифицироваться как субстанция, то есть как нередуцируемый субъект предикации.

181

Дескриптивная метафизика Питера Стросона

Однако британский философ замечает, что даже на первом этапе кантовского рассуждения вывод не очевиден: он не следует из посылки, что в мире феноменов существует нечто неизменное. Требуются дополнительные посылки и таких посылок две. Первая посылка гласит, что неизменное тождественно материи (Кант это делает, замечает Стросон, в параграфе «Постулаты эмпирического мышления вообще» «Критики чистого разума» 61). Вторая посылка заключена в пропозиции, что все объективные, но преходящие вещи, состоят из материи 62. Обе из двух дополнительных посылок не являются произвольными, случайными. Кант в «Постулатах эмпирического мышления вообще» прямо даёт понять, что восприятие всякого изменения обусловлено тем, что это изменение происходит с материальными вещами.

Если мы принимаем дополнительные посылки, то первая ступень в рассуждении Канта будет выглядеть уже правдоподобной. Всё изменчивое предстанет как фиксации или модусы одной неизменной вещи, то есть материи. Однако это заключение не гарантирует вывода о том, что только неизменное (материя) удовлетворяет формальному критерию субстанции — быть несводимым субъектом предикации. Для доказательства последнего нам необходимо показать, что все истинные высказывания, где в роли субъектов фигурируют единичные (обычные) объекты (такие, как аристотелевские первичные субстанции), в принципе редуцируемы к высказыванию, в котором единственным субъектом предикации выступает материя и в котором вся референция к обычным объектам каким-то способом растворяется в предикации. Для демонстрации своей мысли Стросон предлагает поразмышлять над ситуацией, в которой речь идёт о таком комплексном субъекте, как Александр-верхом-на-Буцефале. Он полагает, что превратить данный комплексный субъект в комплексный предикат без отсылки к таким единичным понятиям, как Александр и Буцефал, будет сложно. Стросон не отрицает определённой истинности в рассуждениях Канта, однако он противник идеи, что в данном конкретном случае можно использовать такие формальные или логические понятия, как субъект и предикат 63.

Подытоживая сказанное, Стросон говорит о Канте: «…ясно, что ни одно из утверждений, которые он делает, не может быть оправдано на тех основаниях, которые он предлагает. Он утверждает, что в мире явлений, то есть в объективном временном мире нашего опыта, должно существовать неизменное; что это неизменное не может быть не чем иным, как материей; что всё преходящее может быть только фиксацией или модусом существования неизменного; и что соответственно материя или неизменное удовлетворяет логическому критерию субстанции. Однако аргумент в пользу необходимости неизменного в явлениях оказал-

182

Метафизика в аналитической философии

ся необоснованным, и отождествление материи с этим неизменным оказалось соответственно неоправданным; даже если бы существование неизменного в явлениях было обосновано, из этого не следовало бы, что всё преходящее являлось его фиксацией; и даже если это (предположительная идентификация неизменного с материей) было бы обосновано, не следует, что только неизменное удовлетворяет формальному критерию субстанции» 64.

В завершающей части работы Стросон останавливается ещё на одном аспекте кантовского понимания субстанции, касающемся её эмпирического критерия. Кант писал: «…субстанция, повидимому, обнаруживается легче и лучше посредством действий, чем посредством постоянности явления» 65. При такой постановке вопроса возникает дополнительный вопрос относительно того, какая связь существует между действием и постоянностью как сущностным свойством субстанции? Кант сам задаётся этим вопросом: «Каким образом от действия мы тотчас заключаем к постоянности действующего, которое ведь составляет столь существенный и отличительный признак субстанции (phaenomenon)?» 66. И отвечает на него: «Действие уже означает отношение субъекта причинности к следствию. Так как всякое следствие есть нечто происходящее, стало быть, изменчивое… то последним субъектом изменчивого служит постоянное как субстрат всего сменяющегося, т.е. субстанция. В самом деле, согласно основоположению о причинности, действия всегда суть первое основание всякой смены явлений и потому они не могут принадлежать субъекту, который сам сменяется, потому что в таком случае были бы необходимы другие действия и другой субъект, который определил бы эту смену. В силу этого действие как достаточный эмпирический критерий уже доказывает субстанциальность, и нам нет нужды искать ещё [признаки] постоянности субъекта прежде всего посредством сопоставляемых восприятий…» 67.

Стросон с Кантом не соглашался, полагая, что и сами действия можно рассматривать как события, у которых имеются свои причины, и потому действия не могут служить первыми, то есть окончательными основаниями изменений. На это Кант мог бы, предполагает Стросон, ответить, что, во-первых, нельзя отождествлять действия с событиями, а во-вторых, все события являются следствиями активного действия такого фундаментального субъекта каузальности, как материя. Настойчивый оппонент Канта, продолжает Стросон, мог бы сказать, что сам Кант, формулируя вторую аналогию опыта, говорит не о какойто одной причине и действии, а о том, что «все изменения происходят по закону связи причины и действия» 68, то есть у всякого изменения есть какая-либо причина 69.

183

Дескриптивная метафизика Питера Стросона

Ихотя Кант в «Критике чистого разума» не предоставляет убедительных доводов того, что именно действие является эмпирическим критерием субстанциальности, мы можем, говорит Стросон, обосновать, почему он так думал. Для Канта всякая вещь объективного мира является всего лишь модусом существования или фиксацией материи, то есть субстанции. В приложении «Об амфиболии рефлексивных понятий» он писал: «Субстанцию в пространстве мы познаём только по силам, которые действуют в нём или привлекая к себе другие [силы] (притяжение), или противодействуя их проникновению в него (отталкивание и непроницаемость); других свойств, которые составляли бы понятие субстанции, являющейся [нам] в пространстве и называющейся материей, мы не знаем» 70.

Изатем, признавая вольность своего предположения, Стросон отмечает, что суть кантовского понимания субстанции заключается в том, что всё в мире объективных явлений, явлений не в феноменологическом смысле, сводится или редуцируется

к(постоянной) материи, движущейся в пространстве 71. Этой же позиции придерживался и Куайн. «Фактически между взглядами Канта и Куайна существует определённая гармония…», — заключает британский философ 72.

С подобающей интерпретацией, комментирует Стросон, мы можем считать понимание субстанции Кантом вполне верным. Однако мы не можем воспользоваться кантовскими аргументами в пользу джастификации такой точки зрения 73.

Выходит, Стросон считает кантовское понимание субстанции или то, как он его трактует, вполне приемлемым для аналитической философии. Британский аналитик спорит с Кантом так же, как спорил бы с любым другим философом — современником. (Такой стиль философствования вообще характерен для аналитической философии.) Кант не только осовременивается, он предстает как сторонник позиции самого Стросона: структура языка и логика описывают метафизическую структуру мира и её элементы; за субъектом суждения стоит одна форма реальности, за предикатом — другая. Стросон принимает формальный (логический) критерий понятия чистой субстанции, предлагаемый Кантом, и единственную проблему видит лишь в оправдании (джастификации) этого критерия. Но такого оправдания у самого Канта он не находит, считая его аргументацию ошибочной и одновременно полагая, что это ни в коей мере не опровергает истинности самого критерия, как если бы слабость аргументов не доказывала ложности тезиса.

Нам представляется спорным несколько моментов в рассуждениях Стросона. Во-первых, отождествление понятий субстанции, материи и субстрата, видное в стросоновской статье, ведёт к размыванию понятийных границ и логической нечётко-

184

Метафизика в аналитической философии

сти: не ясно, о каком из этих понятий идёт речь. Во-вторых, из описания Стросоном кантовского понимания субстанции следует, что для Канта субстанция — нечто предельное, позволяющее сводить всё многообразие и изменчивость мира феноменов к че- му-то постоянному, неизменному и самостоятельно существующему. При этом Стросон видит «определённую гармонию» во взглядах Канта и Куайна на субстанцию, понимаемой как «(постоянная) материя, движущаяся в пространстве». А между тем кантовское понимание субстанции (материи) ближе не к гносеологическому определению (объективная реальность, данная нам в ощущениях), и не к физикалистскому, принятому научным материализмом или реализмом (элементарные частицы в силовых полях), а к метафизическому в духе XVIII века (нечто неизменное во времени и действующее в пространстве).

Сближение взглядов Канта на субстанцию с взглядами фи- лософов-аналитиков второй половины ХХ века происходит, конечно, на основе общности их познавательных установок. У Канта априорные формы чувственности и рассудка привносят упорядоченность в мир явлений, у Стросона, как и у упоминаемого им Куайна, логика правильно описывает лежащий вне нашего сознания мир физических вещей и процессов. Если признавать за сущее то, что может быть субъектом предикации или значением квантифицированной переменной, то закономерно выйти к понятию субстанции. А здесь будет нелишним вспомнить позицию Бертрана Рассела, который считал понятие субстанции лишь лингвистической условностью, ставшей достоянием логики и унаследованной философами от здравого смысла 74. Он писал: «Понятие «субстанция» — это метафизическая ошибка, которой мы обязаны переносу в структуру мира структуры предложения, составленного из подлежащего и сказуемого» 75. Выходит, что можно не принимать ни только джастификацию понятия субстанции у Канта, но и само понятие, редуцированное к логическому субъекту.

5 Проблема реализма и a priori

В статье «Проблема реализма и a priori» (1994) Стросон рассматривает только два понимания реализма из множества, как он отмечает, существующих. Оба из них касаются одного и того же вопроса: как природа реальности связана с познавательными и интеллектуальными возможностями человека, то есть что представляют вещи сами по себе и что в принципе мы о них знаем или как их понимаем 76. Стросон выделяет метафизический и эмпирический реализм.

185

Дескриптивная метафизика Питера Стросона

Большинство философов отвергает так называемый метафизический (или, возможно, трансцендентный) реализм или не видят в нём никакого смысла. Согласно данной разновидности реализма реальность, в существование которой мы верим, в принципе выходит за грань нашего понимания и знания, она непознаваема. Эти философы в своём большинстве называют себя реалистами, но квалифицируют свой реализм как «внутренний», или «человеческий» (Х. Патнэм), или «научный» (У. Куайн). Они могут даже позаимствовать у Канта название для своей концепции — «эмпирический» реализм, хотя Кант по иронии судьбы, считает Стросон, разделяет позицию «эмпирического реализма» и одновременно демонстрирует приверженность строгой форме метафизического реализма. При этом свою позицию Кант называет трансцендентальным идеализмом.

Как известно, Кант признавал два вида познавательных способностей у человека — чувственную интуицию и дискурсивный интеллект, каждый из которых предполагает существование априорных форм: пространства и времени на уровне чувственности и категорий на уровне рассудка и разума. Стросон считает, что для теории познания Канта нет необходимости в признании существования реальности за пределами опыта, она не нуждается в концепции метафизического или трансцендентального реализма.

Стросон согласен с Кантом в том, что категории рассудка и разума носят априорный характер, чего нельзя сказать о пространстве и времени. Он повторяет своё обоснование эмпирического происхождения пространственно-временных характеристик объектов материального мира, которое он излагал в ряде прошлых работ 77. Суть этого обоснования сводится к тому, что подведение объектов чувственной интуиции под одну и ту же категорию подразумевает раздельное существование объектов чувственного опыта. И поскольку эти объекты имеют простран- ственно-временные характеристики, из этого следует, что пространство и время принадлежат самим объектам: именно пространство и время предоставляют уникальную возможность для различения материальных объектов. Объекты могут отличаться друг от друга разными способами, но именно пространственная и/или временная локализация делает предметы различимыми, что позволяет считать пространство и время объективными характеристиками этих предметов. Стросон делает вывод, что «то, что является необходимым условием любого эмпирического суждения, само не является продуктом какого-то такого суждения, то есть априорным» 78. Таким образом, когда Кант говорит об априорности форм чувственной интуиции, он делает это безосновательно. Создаётся впечатление, размышляет Стросон, что Кант допускает существование существ, имеющих другую кон-

186

Метафизика в аналитической философии

ституцию, для которых явления будут казаться иными, чем нам, потому что их априорные формы чувственности будут отличными от наших. Получается, заключает Стросон, что мы никогда не узнаем, какова реальность сама по себе.

Дело с пониманием рассудочного познания и результатов чувственной интуиции у Канта обстоит по-иному. Кант не допускает мысли о возможности существования созданий, чей интеллект дискурсивен, как и наш, но отличается от него своими априорными формами. Для Канта логика является универсальной и «вполне законченной и завершённой» отраслью знания 79. Счи-

тая чувственную интуицию и дискурсивное (логическое) мышление взаимно дополняющими друг друга в познании реальности, Кант, тем не менее, допускал существование у человека ещё одной познавательной способности — интеллектуальной интуиции, как вполне самостоятельной и не нуждающейся в чувственной интуиции. Интеллектуальная интуиция имеет дело не просто с явлениями вещей, а с вещами — как они существуют сами по себе. Признавая существование интеллектуальной интуиции, Кант не находит в этом никакого противоречия. Как и при рассмотрении чувственного познания Кант допускает существование особого мира объектов, отличного от того мира, о котором мы что-то знаем.

Но соединяет ли Кант две версии реализма — реализм метафизический и реализм эмпирический? Стросон даёт на этот вопрос отрицательный ответ и предлагает два обоснования этого «нет», противоположных по своему характеру.

При первом — никакой сверхчувственной (ноуменальной) реальности, помимо познаваемой (феноменальной) реальности, не существует. Мысль о вещах самих по себе является не мыслью о вещах иного порядка, чем те, которые познаваемы. Вещи сами по себе рассматриваются в полном отрыве от условий их познания. Данное обоснование оставляет победу за эмпирическим реализмом. Доводом в его пользу является кантовское убеждение, что человеческое познание имеет свои границы, которые оно не может преодолеть. При таком обосновании было бы несправедливым утверждать, что концепция Канта сводится к тавтологии: мы можем знать только то, что можем знать. Тогда нам пришлось бы проигнорировать блестящую и чаще всего убедительную демонстрацию необходимых структурных особенностей человеческого познания, которые сделали первую «Критику» уникальным философским исследованием, поясняет Стросон 80.

Второе обоснование уделяет внимание доктрине существования сверхчувственного мира вещей, не имеющего ни пространственного, ни временного измерения. Эта доктрина подкрепляется многими высказываниями в «Критике чистого разу-

187

Дескриптивная метафизика Питера Стросона

ма». Внутри сверхчувственного мира вещей имеют место определённые, оказывающие воздействие на мир явлений, квазикаузальные отношения, которые являются квази-каузальными потому, что категория каузальности применима только в сфере явлений, имеющих временное измерение. Квази-каузальные отношения порождают явление организованного во времени человеческого опыта, того, что является как пространственно и каузально организованный мир объектов, отличный от их опытного восприятия 81. При таком обосновании позиции Канта победу одерживает трансцендентальный реализм, поясняет Стросон, в то время как эмпирический терпит поражение.

Может показаться, пишет философ, что мы стоим перед выбором двух интерпретаций кантовской онтологии. Или реальными являются вещи, существующие во времени и пространстве, включая нас самих и наш организованный во времени опыт, а вещи сами по себе являются теми же самыми вещами, только рассматриваемыми в отвлечении от условий нашего познания — когнитивно пустыми формами без содержания, или же единственной реальностью является сверхчувственный мир вещей самих по себе (или ноуменов), не имеющих временного и пространственного измерения и только являющихся, чтобы быть чем-то ещё. Однако Стросон предлагает не судить о таком разделении слишком категорично.

Первая интерпретация онтологии Канта нуждается как минимум в следующем дополнении: вещи сами по себе, рассматриваемые в отвлечении от условий познания, могут содержать нечто, о чём мы ничего не можем знать. Но такое дополнение вряд ли является уступкой, которая может серьёзно взволновать сторонника эмпирического реализма: он может ответить, что, если даже что-то и находится за пределами наших познавательных способностей, оно не имеет для нас никакого значения.

Вторая интерпретация кантовской онтологии требует более серьёзной оценки. Если существующие на сверхчувственном уровне квази-каузальные отношения вызывают явления, если вещи реально являются нам в пространственном и временном облике, тогда, по-видимому, сам глагол «являться» должен содержать в себе временную конструкцию: эти проявления должны на самом деле происходить во времени. Альтернативой будет утверждение, что невременным мир может быть только для трансцендентального субъекта. Однако при таком повороте мысли всё попросту становится непостижимым для нашего ума

— откровенной бессмыслицей. В результате такого рассуждения мы приходим к выводу, что проявления, то есть наши упорядоченные во времени репрезентации или восприятия, на самом деле происходят во времени, в то время как то, что мы вынуждены представлять как тела, находящиеся в пространстве, в реально-

188

Метафизика в аналитической философии

сти ничего не представляют без этих репрезентаций. Выходит, что разница между идеализмом Канта и идеализмом Беркли не столь велика, как предполагал сам немецкий философ.

Ни в одной из предложенных интерпретаций кантовского ответа на вопрос о природе реальности и её познаваемости вывод не очевиден, хотя и ясно, что ни в одной из этих интерпретаций мы не наблюдаем простой комбинации двух вариантов реализма — метафизического и эмпирического.

И, наконец, ещё одно необходимое замечание. Хотя очевидно, что при любой интерпретации кантовской критической философии мы, как эмпирические существа, безвозвратно отсечены от какого-либо знания о вещах самих по себе, однако занавес, отсекающий от нас вещи сами по себе, не является, с точки зрения Канта, непреодолимым. Реальность из-за занавеса как бы даёт нам не информацию, но подаёт команды — моральный императив, а с этим и кое-что ещё: разновидность надежды и даже веры. И как бы мало, заключает Стросон, эти мысли нам ни говорили, кажется ясным, насколько вообще что-то может быть ясным в этой тёмной области, что эти мысли были важны для самого Канта 82.

Стросоновский анализ кантовского деления мира на ноуменальный и феноменальный проясняет для нас то, что понять их сосуществование или, как говорит Стросон, соединить реализм метафизический и реализм эмпирический не удаётся. Думается, что это закономерный итог расширительного толкования Стросоном круга сущностей, которые Кант называл вещами самими по себе. Для Канта это всего лишь Бог, мир и душа. Не удивительно, что аналитические средства так и не позволили объяснить того, как мир ноуменов проявляется в мире феноменов: разные варианты стросоновской интерпретации не позволили это сделать. Удивительно другое — окончание статьи, где Стросон упоминает подаваемый из-за занавеса, разделяющего два мира, «моральный императив», сопровождаемый разновидностью «надежды и даже веры». Возможно, интеллектуальная интуиция британского философа вела его к тому единственному решению, что те вещи, которые Кант относил в ноументальным, никогда не превратятся в явления и будут всегда постигаться только интеллектуальной интуицией.

Если всё же попытаться посмотреть на проблему глазами Стросона, как природа реальности связана с познавательными и интеллектуальными возможностями человека, то ответ на него содержится в следующей статье британского философа, где показано, каким образом философы-аналитики восприняли идею Канта о познании, опираясь на его метафизические допущения.

189

	Дескриптивная метафизика Питера Стросона
6		Новые кантианские
		основания метафизики

Статью «Новые кантианские основания метафизики» (1987) Стросон начинает с тезиса, что та философская традиция, в которой он работает сам, если не полностью, то во многом базируется на метафизических допущениях кантовской философии. Коперниканская революция, которую совершил Кант в теории познания, заложила основы современных подходов в эпистемологии. При этом Стросон оговаривается, что это не значит, что доктрина трансцендентального идеализма полностью была вос-

принята аналитической философией, правильнее будет сказать, что некоторые аспекты этой доктрины остались живыми, процветающими и даже доминирующими среди философов XX столетия, пишущих на английском языке 83.

Революционная идея Канта, что не наши знания должны соответствовать познаваемым объектам, а объекты должны соответствовать нашим знаниям, теперь уже не кажется шокирующей. Причина новой оценки идеи Канта заключается в том, что постепенно пришло понимание того, что задача метафизики состоит в формировании общей познавательной концептуальной схемы, а не в выработке конкретных подходов исследования. Объекты исследования должны удовлетворять каким-то общим формальным условиям, чтобы стать доступными для нашего познания. Полное абстрагирование от некоторых формальных оснований, делающих вещи объектами познания, и стремление постичь вещи такими, какими они являются в реальности, исследователям осуществить не удаётся.

Если изложенная идея является характерной чертой идеализма, то большинство учений современной аналитической философии, замечает Стросон, являются идеалистическими. Однако надо помнить, уточняет он, что все эти учения в той или иной степени будут отличаться от кантовского. Для демонстрации данного положения Стросон рассматривает работы таких философов, как Томас Нагель, Хилари Патнэм, Дональд Дэвидсон, Уиллард ван Орман Куайн, Людвиг Витгенштейн и Майкл Даммит.

Томас Нагель во «Взгляде ниоткуда» (1986) только отчасти разделяет позицию Канта. Человек как природное существо стремится преодолеть преграду субъективности и постичь реальность такой, какая она есть сама по себе. Однако в отличие от Канта Нагель убеждён, что такая задача выполнима и человек в какой-то мере способен её решить. Вещи сами по себе могут выйти за пределы своих проявлений или категорий человеческого познания.

Такую позицию Нагель считает реалистической, подчёркивая её отличие от позиции многих других современных филосо-

190