agureev_sa_efiopiia_v_otrazhenii_rossiiskogo_obshchestvennog

течение почти 4 лет близким человеком к негусу Менелику и его советником по делам внешней политики и военным вопросам, Н. С. Леонтьев естественно явился первоисточником сведений по Абиссино-итальянской войне с абиссинской стороны, что и придает интерес книге, освещая со всех сторон многие вопросы, оставшиеся до сих пор только под лучами итальянской точки зрения»51, - писал впоследствии журналист и близкий друг Н. С. Леонтьева Ю. Елец.

Заметно обогащают представления о военном противостоянии в Абиссинии и мемуары побывавшего в Эфиопии после войны корнета А. К. Булатовича, рисующие целостную картину военно-политического развития страны в описываемый период.

Еще один взгляд на военные события 1895-1896 гг., как с итальянской, так и с эфиопской стороны представляют и необычайно популярные в Европе воспоминания итальян-

ского майора Джиованни Гамера «9 месяцев в плену у Менелика»52.

По воспоминаниям подпоручика Н. С. Леонтьева, корнета А. К. Булатовича и итальянского майора Джиованни Гамера, с большой достоверностью можно судить о характере упорных боев абиссинцев с итальянскими войсками, походном быте, полевых условиях; узнать о судьбах многих участников конфликта и их человеческих качествах, проследить, как воспринимали друг друга «смертельные враги», оказавшиеся по разные стороны линии фронта.

Большинство иностранцев - непосредственных очевидцев итало-эфиопской войны 1895-1896 гг. - неизменно отмечали храбрость и воинственность эфиопов, присущие им высокий боевой дух и мужество перед лицом опасности, стремление к взаимовыручке и в то же время патриархальность их нравов, религиозность и благожелательность в отношениях друг с другом.

91

91

Не раз бывавший в Абиссинии русский офицер и путешественник А. К. Булатович, сравнивая эфиопскую армию с европейскими, подчеркивал: «Абиссинский солдат идет убивать, в душе же большинства европейских есть скорее чувство готовности самопожертвования, чем желания лично убить противника… Они (эфиопы – С. А.) обожают бой и идут на него с радостью. Они храбры и хотя горячи, но сообразительны в бою и умеют пользоваться местностью и обстоятельствами»53.

Но вместе с тем многие путешественники отмечали в своих воспоминаниях и некоторые негативные черты, присущие эфиопам, такие как: пренебрежение к воинской дисциплине, дух соперничества, преобладание в характере индивидуалистических устремлений. Причиной же нескончаемых междоусобных войн в Эфиопии мемуаристы справедливо считали племенную рознь, препятствующую национальному объединению страны. Так, известный исследователь итало-эфиопской войны и современник описываемых событий русский офицер полковник Н. А. Орлов указывал: «Абиссинцам надо пренебречь вековою племенною рознью, оставить раздоры из-за ничтожных частных своих интересов, дружно соединить усилия всего населения и окончательно сбросить итальянцев в море»54.

Русский путешественник по Эфиопии, подпоручик Н. С. Леонтьев был поражен излишней храбростью воиновэфиопов, порой доходящей до бравады и полного пренебрежения к противнику, особенно в период одержанных ими блестящих побед в сражениях при Амба Аладжи, Макале и Адуа; подчеркивал их презрение к смерти и поразительное хладнокровие в минуту опасности.

Но так или иначе, во всех воспоминаниях русских офицеров, побывавших в Эфиопии, путешественников и гражданских лиц, впоследствии отправившихся в страну в

92

92

составе Красного Креста на помощь абиссинцам, неизменно присутствует восхищение мужеством эфиопских воинов, сознание их правоты и нередко желание оказать помощь в неравном противостоянии их с Италией.

Особый интерес представляют воспоминания Н. С. Леонтьева, касающиеся военной тактики эфиопов и присущего им самобытного военного искусства: «Когда назрел момент общей атаки, к ней подается…сигнал негуса или расов боем в литавры, и войска в том порядке, в котором шли, устремляются на неприятеля, стараясь охватить его с обоих флангов. Кавалерия при этом несется лавою, стремясь заскакать в тыл и меча свои губительные копья»55. И далее, характеризуя действия абиссинской пехоты в ближнем бою, офицер продолжает: «Как только абиссинцы сойдутся (с врагом – С. А.) грудь грудью, начинается настоящая вакханалия войны. Это уже не люди, а рассвирепевшие, голодные тигры,

жаждущие крови… Все гибнет под ударами их сабель и мечей»56.

Другой русский офицер, полковник Генерального штаба Н. Орлов, также отмечал в своем исследовании, посвященном итало-эфиопской войне, присущие абиссинским воинам особенности тактики ведения боя: «Как пехота, так и кавалерия стреляют на ходу и мечут дротики чрезвычайно искусно…С криками они атакуют неприятеля, начальники наряду с простыми воинами. Атака повторяется несколько раз, так что они не настолько впечатлительны, как другие номады57, которые после однойдвух неудачных атак охладевают»58. В рукопашном бою они «также чрезвычайно искусны», а поэтому «тактика (европейцев – С. А.) против них должна заключаться в том, чтобы… не прибегать к рассып-

ному строю, а драться в сомкнутом строе, в колоннах и каре…»59.

93

93

Для того чтобы понять, как вели себя эфиопские войска в боевой ситуации, вновь обратимся к воспоминаниям поручика Н. Леонтьева, который как честный хроникер и очевидец многих сражений итало-эфиопской войны рассказывает о предшествовавшем битве при Амба Аладжи событии, в полной мере характеризующем высокий боевой дух эфиопской армии во время конфликта: «4 декабря 1895 г. от рас60 Мэконнена явился с письмом посланец к итальянскому майору Тозелли, которым рас Мэконнен, подобно Святославу, предупреждал Тозелли, уведомляя, что атакует его в скором времени, т. к. не может сдержать рвущихся в бой остальных находящихся с ним расов, и советовал уходить»61, -отмечал со слов Н. Леонтьева журналист Юрий Елец. На следующий день, 6 декабря, эфиопы, разбившие лагерь напротив итальянских позиций на высотах Амба Аладжи, решили «остаться ради праздника (религиозного торжества – С. А.) в пассивном положении и не атаковать», т. к. это было «противно их религиозным обычаям»62. Только небольшой авангард, состоящий приблизительно из 7-8 тысяч человек немного продвинулся вперед.

Однако, чрезмерно уверенный в собственных силах и неприступности занимаемой им позиции, итальянский майор Тозелли решил начать усиленную бомбардировку эфиопского лагеря, спровоцировав начало массовой атаки абиссинских войск, не желающих находиться под ураганным огнем противника63.

Описывая начавшуюся атаку абиссинцев, обрушившихся на левый укрепленный фланг итальянской позиции, Н. С. Леонтьев отмечает: «Волны абиссинцев наступали все ближе и ближе. Храбрецы были окружены, и началась рукопашная. Итальянские офицеры дрались, как львы, их черные солдаты следовали их примеру, зная, какая ужасная участь ждет их как изменников своему отечеству в случае плена»64.

94

94

И все же, несмотря на отчаянное сопротивление итальянских войск, по словам Н. С. Леонтьева, «эта храбрость (итальянцев – С. А.) не принесла никаких результатов, и страшные абиссинские сабли делали свое кровавое дело»65.

Положение итальянского отряда еще более усугубилось, «когда левый фланг позиции был наводнен абиссинцами, одновременно был атакован правый ее фланг и центр. Рота капитана Вотичелли, первая принявшая удар, была быстро смята, началась резня, и скоро от нее не осталось ни одного человека»66, -описывал русский офицер-очевидец кульминацию разгоревшегося сражения. Итальянский отряд майора Тозелли был почти полностью уничтожен. Из 2450 человек, участвовавших в сражении, спаслось бегством не более

200.

Битва при Амба Аладжи - первое крупное поражение итальянских войск в Абиссинии - получила широкое освещение в европейской и российской печати. Комментируя возможные ближайшие последствия этого сражения, российская газета «Биржевые Ведомости», выражавшая интересы промышленных кругов, отмечала: «…крупное поражение, понесенное итальянскими войсками в Африке, может быть признано началом серьезной войны, которая может оказаться роковой для всей колониальной политики Италии»67.

Однако решающее сражение по-прежнему было впереди. Главнокомандующий итальянскими войсками генерал О. Баратьери располагал 4 бригадами, общая численность которых вместе с вспомогательными частями составляла 17 тысяч человек при 62 орудиях. Эфиопская армия, заметно превосходившая по численности армию итальянцев, состояла из 80 тысяч пехоты, 8 тысяч кавалерии и 42 орудий68.

Выжидательное положение, в котором оставались обе стороны накануне генерального сражения, по свидетельству Н. С. Леонтьева, «… в высшей степени утомляло и раздражало итальянские войска», стремившиеся «встретиться с…Менеликом и отомстить за Амбаладжу и Макале»69.

95

95

Однако, не имея точных данных «не только о расположении противника, но даже о местности» и значительно переоценивая свои силы, генерал О. Баратьери вскоре совершил фатальную ошибку, слишком сильно выдвинув правый фланг, который и попал внезапно под удар основных сил эфиопской армии. О том, что столкновение с многочисленным неприятелем явилось для итальянского командования полной неожиданностью, свидетельствуют и воспоминания Д. Гамера о событиях в ночь на 23 февраля 1896 г.: «…несмотря на недостаток жизненных припасов, от которого мы и без того страдали, было решено удалиться из того места, где мы имели запасы провианта, с вероятностью наткнуться на шоанский лагерь70, позиции которого были нам неизвестны, врагу же, без сомнения, знакомы до тонкости»71. И далее итальянский майор отмечает: «Я не мог объяснить себе этого приказа ничем иным, как тем, что начальство в ту минуту было убеждено, что большая часть шоанцев уже оставила местность Адуа и что нам придется, самое большое, иметь дело с абиссинским арьергардом…»72. Тем большей неожиданностью стало столкновение с главными силами противника 24 февраля 1896 г.: «… впереди нас стали слышны ружейные выстрелы. Сначала мы на них обращали мало внимания, пока нас не испугал оглушительный залп…шоанцы, которых мы предполагали лишь ничтожный

отряд, внезапно оказались перед нами в громадном количестве»73.

По свидетельству Д. Гамера, первый батальон берсальеров74, оказавшись без поддержки, откатился назад с тяжелыми потерями. Сражение распространилось по всему фронту, втягивая в него все новые и новые части.

«Батареи белых, состоящие из сицилийских солдат…продолжали геройское дело, вступив в благородное состязание с батареями черных. Эфиопы также «храбро бились и маневрировали с большим искусством», но понеся тяжелые потери от огня противника, «были вынуждены, наконец, от-

96

96

ступить»75. Казалось, что победа клонится на сторону итальянцев. «Еще одно последнее усилие, и нам улыбнется победа…»76, -характеризовал кульминацию сражения итальянский майор. Но эфиопские войска, совершив обманный маневр, внезапно охватили превосходящими силами правый, а затем и левый фланг итальянской позиции, «врезавшись клином в незанятый войсками центр растянутого итальянского экспедиционного корпуса»77.

Отдававший должное храбрости итальянских солдат подпоручик Н. С. Леонтьев впоследствии писал об этом наполненном драматизмом моменте сражения: «Но вот толпы неприятеля начали охватывать фланги. В 10 ч. утра стало ясно, что дело Альбертоне78 проиграно…новые войска абиссинцев надвигались все ближе и ближе, последовал ожесточенный рукопашный бой, кончившийся тем, что итальянские батальоны дрогнули».

Вскоре начавшееся отступление итальянских войск переросло в паническое бегство. «Бежавшие в гору солдаты задыхались и падали, и их тут же приканчивали страшные эфиопские мечи. Пощады не было никому. Рассвирепевшие абиссинцы упивались победою и смертью врагов»79, - отмечал Н. С. Леонтьев. Разгром был полным. Лишь немногим итальянским солдатам и офицерам удалось попасть в плен. Среди них оказался и Джиованни Гамер, оставивший подробные воспоминания о своей жизни в плену.

Интерес к его мемуарам вызван и тем фактом, что в плену Д. Гамер, как и всякий другой человек, оказавшийся в сложной ситуации, испытывает простые человеческие чувства – страх, горечь поражения, боязнь неизвестности и, наконец, - надежду. «Перспектива моей дальнейшей участи казалась мне просто ужасной. Я не чувствовал в себе сил покориться ей, и мысль избавиться от нее доброй пулей казалась мне верхом счастья…Но негус решительно воспротивился этому… и приказал не только сохранить нам жизнь, но и не

97

97

причинять никакого вреда»80, – писал Д. Гамер о первых трагических днях своего пребывания в плену.

На смену бахвальству и уверенности в собственной легкой победе, недооценке противника и умалению его личных качеств приходит усталость и разочарование от войны, осознание бессмысленности братоубийственной бойни.

На примере мемуаров Д. Гамера мы видим и то, как менялось отношение пленного итальянского офицера к неприятелю: от недооценки его и презрения к «варварам» до восхищения храбростью и благородством противника, его рыцарской честью и вассальной преданностью императору. Майор итальянской армии выражает уважение к простым абиссинским солдатам, отмечает мужество офицеров и самого императора Менелика, которого признает «искусным полководцем, знакомым с тонкостями полководческого искусства». Постепенно офицер приходит к важному выводу о том, что Италии пришлось столкнуться с мужественным христианским народом, а не с разрозненными дикими племенами. Так, отзываясь о начальнике абиссинской королевской гвардии, почтительно именуя его пашой, Д. Гамер признает: «В груди этого амхаринца под грубой внешней оболочкой билось честное, солдатское сердце это сердце все более и более раскрывалось по мере того, как ослабевало возбуждение, вызванное битвой»81.

Чувство симпатии к «благородному» противнику еще более усиливается от гуманного отношения эфиопов к итальянским пленным, почтения к памяти павших в сражении солдат и офицеров противника. О подобном отношении к итальянским пленным свидетельствуют и воспоминания другого очевидца событий - русского подпоручика Леонтьева Н. С., отмечавшего, что «…в сражении при Амбаладжи (Амба Аладжи – С. А.) в то время как итальянцы выкидывали на съедение хищным зверям трупы неприятеля, абиссинцы хоронили итальянцев по христианским обычаям»82.

98

98

Однако подобное благородство, базировавшееся на христианских ценностях, по свидетельству большинства современников, не всегда было свойственно абиссинцам: с пленными из местных африканских племен, воевавших на стороне итальянцев, обращение их было крайне жестоким. Подтверждением этому служат и воспоминания майора Д. Гамера: «меня заставили пройти между нескончаемыми рядами аскариссов: у каждого из этих несчастных, по приказанию, или, по крайней мере, с ведома негуса, были отрублены кисти правой руки и левой ноги. Некоторые из этих бедняков были солдаты 8 батальона: увидав меня, они кричали: «Майор! Майор!» и поднимали изувеченные руки кверху»83.

Подобное антигуманное, беспощадное обращение с перешедшими на сторону противника вполне отвечало традиции эфиопских воинов, «согласно которой, каждый абиссинский воин поступал сообразно своим взглядам по отношению к побежденному врагу»84. По свидетельству Н. С. Леонтьева, «Одни ухаживали за пленниками, сажали их на мулов, другие же, наоборот, раздевали их догола»85.

Однако даже, несмотря на подобную веками устоявшуюся традицию, к концу XIX в. отношение к пленным постепенно смягчается. Столкнувшись с западным миром, полухристианская абиссинская элита постепенно цивилизовалась, что сказалось не только в манерах, одежде и вооружении, проявилось в более гуманном отношении к «цивилизованным» европейским пленным, поклоняющимся тому же Богу, что и абиссинцы. Соблюдение же подобного рыцарского кодекса по отношению к нецивилизованным и нехристианским народам в течение довольно длительного периода отнюдь не считалось обязательным.

Интересные сведения о том, как воспринимались европейцы в Эфиопии, также содержат мемуары итальянского майора Джиованни Гамера. Об этом свидетельствует приводимый автором отрывок, повествующий о том, что всех белых вне зависимости от профессии и национальности абис-

99

99

синцы неизменно наделяли якобы присущим им от рождения даром врачевания. Оказавшись в плену после боя при Адуа, Д. Гамер писал: «Он (паша – С. А.) повел меня в палатку, в которой лежал раненый амхаринский воин, и приказал мне лечить его. Я пытался протестовать против этого странного требования, но оставил свою попытку, сообразив, что упорство здесь не приведет ни к чему. Я обмыл поданной мне грязной водой рану, которая зияла у солдата на плече, наложил на нее кусочек сулемовой ваты и обвязал, как умел, плечо окровавленной повязкой, одно прикосновение к которой возбуждало во мне ужас и отвращение. Я думал, что уже отделался, и просил позволения вымыть руки. Но у паши был другой умысел. Он повел меня в следующую палатку, где я должен был осмотреть и перевязать другому раненому раздробленную руку…И так пошло все дальше:.. я вырезал пули, перевязывал раскроенные черепа, пока, наконец, не кончилось это ужасное мучение»86.

Но, несмотря на подобные, подчас курьезные для европейца ситуации, связанные с незнанием чужих обычаев и культуры, Д. Гамер с честью пережил испытание пленом, проникнувшись искренней симпатией к своим «победителям», о чем свидетельствует лексический словарь автора мемуаров: майор то и дело награждает эфиопских вельмож такими эпитетами, как «красивый», «умный», «симпатичный», «доброжелательный», а к влиятельному абиссинскому сановнику Лидж – Ильме он, по собственному признанию, питает даже чувство «благожелательности и симпатии».

Вместе с тем на возникшую в плену у амхарцев привязанность к ним и гуманное отношение к майору со стороны эфиопских вельмож, Д. Гамер, испытывая смешанные чувства, остается, несомненно, патриотом, ощущая острую ностальгию по родине, неприязнь и антипатию к чужбине.

Вновь обратимся к тексту его воспоминаний: «…страшно умереть в этом далеком, заброшенном уголке земли и бесславно исчезнуть…сознавая, что дорогие мне су-

100

100