agureev_sa_efiopiia_v_otrazhenii_rossiiskogo_obshchestvennog

готовых при первой необходимости встать на защиту области. «Священность рыста, или земли унаследованной от родителей в понимании жителей Мэнза-базовая ценность…по их представлениям хорошим является лишь тот человек, который защищает землю своих отцов, следя за тем, чтобы чужестранцы не пришли ее отобрать»,100-писал ученый.

Принципиально отличный от населяющих Мэнз амхарцев культурный тип представляли собой жители равнин, отличавшиеся открытостью по отношению к другим народам и в то же время проявлявшие осторожность в общении с иноземцами, иногда же выказывавшие надменность и собственное превосходство в отношениях с белыми.

По свидетельству посетивших Эфиопию европейских современников, амхара, имея весьма скудные географические познания и первоначально с большим трудом различавшие «белых чужеземцев», для обозначения выходцев из Европы использовали термин «фэренджь» (франк), которым постепенно стали обозначаться все прибывшие с территории Старого Света путешественники. Лишь во II половине XIX в., когда возросло соперничество европейских держав - Англии, Франции и Италии за установление единоличной гегемонии в зоне красноморского региона, сформировалось более дифференцированное отношение абиссинцев к прибывающим в их страну европейцам.

Отмечая произошедшие в сознании амхара в течение нескольких десятилетий (1850-1890 - е гг.) перемены, связанные с проникновением на материк чужеземцев, историк – африканист О. Л. Макаров констатировал: «Так разрывалась традиционная оболочка изоляции, проникали сведения о людях, живущих в странах за пределами традиционно мыслимой ойкумены, о том, во что они одеты, как относятся к Эфиопии и друг к другу. Этот новый образ европейца…должен был быть так или иначе включен в систему мировосприятия эфиопов, которое подразумевает взгляд изнут-

161

161

ри замкнутого, изолированного, вращающегося в циклическом потоке времени мира».101

И действительно, по сравнению с началом XIX столетия, эфиопы имели гораздо больше представлений о европейцах, да и само белое население переставало восприниматься ими как нечто малоизвестное. На смену страху перед встречей с загадочными «белыми пришельцами» пришло осознание собственного достоинства, после битвы при Адуа постепенно трансформировавшееся в представление о собственном превосходстве над ними.

По свидетельству начальника конвоя российской дипломатической миссии в Эфиопии П. Н. Краснова, после разгрома итальянских войск взгляд большинства амхарцев на западноевропейцев стал таким же, как на галласа, данакиля, тигрейца. «В своем пробковом шлеме, ботинках, гетрах, неспособный взбегать на высокие горы, он (европеец – С. А.) не заслуживает уважения абиссинского солдата, при том он так напоминает ненавистного, трусливого «итали», что на коленях просил пощады при Адуа, что бежал от грозных криков «айгуме»»102. Таким образом, итальянцы «оказали плохую услугу цивилизованным странам и европейцам своим неудачным вторжением»103, -отмечал П. Н. Краснов.

Совершенно иным, гораздо более доброжелательным и душевным было отношение большинства местного населения и его правящих кругов к России и русским. Так, отвечая на вопрос, кого уважают абиссинцы из европейцев, П. Н. Краснов отмечал: «Одних русских, потому что одни русские оказались сильнее их волей и духом. Русские врачи ковыряли своими белыми руками в …гнойных ранах абиссинских

солдат, до которых абиссинец, считая это скверным, не прикоснулся бы ни за что…»104.

Особого уважения эфиопов заслуживал, по отзывам П. Н. Краснова, путешественник и исследователь, ротмистр А. К. Булатович, с неутомимой быстротой и энергией производивший разведки и рейды по Абиссинии, чем вызвал бес-

162

162

спорные симпатии со стороны местного населения. «Уважать белого воина – это очень, очень много для абиссинца»105, - подчеркивал П. Н. Краснов.

Возникновение стереотипных представлений было характерно и для восприятия абиссинцами России и русских. Побывавший несколько раз в Эфиопии русский офицер Н. С. Леонтьев в частности свидетельствовал, описывая эфиопские «легенды» о России: «В представлении абиссинцев половина всего света с искони веков принадлежала России, и могущество ее было до такой степени велико, что все остальные народы всегда во всем слушали русских царей»106.

«В абиссинских хрониках, -продолжал Н. С. Леонтьев, -очень подробно и тщательно ведущихся, сказано, что негус Феодор (Теодрос II - С. А.) предлагал императору Николаю I союз и дележ всего мира пополам… Таковы легенды, имеющие в основе… фактические данные и вовсе не обладающие ими». Но так или иначе, Эфиопия, по утверждению Н. С. Ле-

онтьева, давно «скорее инстинктивно, чем, отдавая себе отчет, тяготела к России»107.

Возникновению подобных стереотипов, мифов и «легенд», отражающих позитивное отношение «черных христиан» к России, способствовала и антиколониальная внешняя политика российской империи, направленная на поддержку национальной независимости молодого абиссинского государства, а также оказание военной (поставки вооружений – С. А.) и медицинской помощи Эфиопии российским правительством и широкими общественными кругами в один из самых трагических и переломных моментов истории страны в период итало-эфиопской войны 1895-1896 гг.

Однако формирование образа могущественной северной православной державы в сознании эфиопских народных масс, представителей духовенства и правящего сословия Эфиопии нельзя объяснить сугубо политическими причинами, т. к. зарождению представлений о России и русских способствовала и целенаправленная и самоотверженная дея-

163

163

тельность многих российских путешественников, исследователей и врачей – В. Ф. Машкова, Н. С. Леонтьева, А. К. Булатовича, Н. К. Шведова, Л. К. Артамонова, П. М. Власова и многих других, чье мужество и отвага, самоотверженность и выдержка, милосердие и сила духа оказывали непосредственное влияние на дальнейшее развитие и углубление рус- ско-эфиопских отношений.

Еще одним не менее важным фактором, оказавшим заметное влияние на формирование представлений амхара о России, являлись мнения, впечатления и оценки эфиопов, непосредственно посетивших страну в составе дипломатических посольств или прошедших обучение в российских медицинских, военных и музыкальных училищах и по возвращении на родину знакомивших своих соотечественников с историей, культурой, бытом России и жизнью ее народа.

Таким образом, формировавшиеся под воздействием различных геостратегических, общественно-политических и субъективных факторов образные представления о русском и эфиопском народах в общественном сознании друг друга, нередко, впрочем, далекие от реальности, во многом определяли и тот благожелательный фон, на котором происходило дальнейшее развитие и укрепление дипломатических и об- щественно-культурных связей двух стран.

Анализ сложившихся наиболее устойчивых представлений российской общественности об Абиссинии позволяет сделать следующие выводы:

Интерес российской общественности к Эфиопии определялся не только особой геостратегической значимостью красноморского региона и юго-восточного направления во внешней политике России, но и явился выражением общей тенденции, получившей развитие в отечественном востоковедении в середине XIX столетия, состоявшей в активизации изучения жизни и быта азиатских и африканских народов,

164

164

ознаменовавшей собой «открытие Азии и Африки» российскими современниками.

Возникновение в северо-восточной части африканского материка новой христианской империи с самобытной культурой, мужественная борьба эфиопского народа с итальянскими колонизаторами за свою независимость вызвали интерес общественных кругов России к истории, культуре и быту Эфиопии, который формировался под влиянием российской печати.

Российское общественное мнение, в отличие от европейского чуждое всяческого патернализма и идей превосходства «белых», призванных нести «свет цивилизации отсталым африканским народам», напротив, было склонно к заметной идеализации и романтизации эфиопской истории и культуры, государственного устройства страны и национального характера амхара, нередко игнорируя негативные стороны эфиопской действительности.

Заметную роль в формировании подобных излишне идеализированных и романтизированных представлений об Эфиопии, определенных стереотипов восприятия африканской страны играли российские органы печати, выполнявшие определенный социальный заказ российских правящих кругов, заинтересованных в дальнейшем развитии русскоэфиопских отношений и потому в создании положительного образа Эфиопии в общественном сознании россиян.

Отечественные либеральные издания, по-началу мало интересовавшиеся восточноафриканскими событиями, вслед за общественно-политическими консервативными кругами и под воздействием господствующих в российской общественной среде настроений стали уделять заметно большее внимание Эфиопии и красноморскому региону в целом.

Литература русских исследователейпутешественников по «Абиссинии», порождая во многом стереотипное восприятие российской общественностью Эфиопии и населяющих ее народов, в целом способствовала обогащению пред-

165

165

ставлений россиян об этой северо-восточной африканской стране, ее народе и культуре.

Возникновению, в свою очередь, позитивного образа России и «московов» (как называли русских эфиопы) в сознании амхара способствовали антиколониальная направленность внешней политики России и реальная помощь, оказанная Эфиопии российской общественностью в наиболее сложный период ее истории.

Однако часто преувеличенные представления абиссинцев о России и степени ее реального влияния на ход политических событий в Африке зачастую порождали неоправданные надежды эфиопской стороны на помощь «северного союзника».

Таким образом, стереотипы во взаимном восприятии российского и эфиопского народов, несколько искажая представления наций друг о друге, в то же время оказывали непосредственное влияние на их сознание и способствовали дальнейшему развитию и укреплению русско-эфиопских отношений, достигших наибольшего расцвета в период послевоенного (для Эфиопии) десятилетия 1896-1906 гг.

166

166

§3. Причины ослабления общественно-политического интереса России к Эфиопии в начале XX в.

Окончание итало-эфиопской войны 1895-1896 гг., начало деятельности российской дипломатической миссии в Эфиопии, оказание бескорыстной медицинской помощи раненым и больным эфиопским жителям со стороны России ознаменовали собой начало нового этапа в истории русскоэфиопских отношений. Не заинтересованная в отличие от большинства европейских держав в приобретении африканских колоний, строящая свои отношения с Эфиопей на партнерской основе, Россия представлялась правящим кругам Эфиопии в качестве, безусловно, выгодного и важного союзника, способного стать единственным противовесом колониальной экспансии ведущих европейских государств.

Уважительное отношение эфиопских властей и лично императора Менелика к российским дипломатическим представителям, пользовавшимся особым расположением последнего, было вызвано выраженной антиколониальной направленностью внешней политики России, отсутствием с ее стороны каких-либо корыстных интересов в отношении Эфиопии.

О симпатиях эфиопского правителя к русским как представителям, безусловно, дружественной Эфиопии державы свидетельствовал глава российской дипломатической миссии П. М. Власов, отмечавший, что «Менелик был весьма доволен видеть зарождающиеся между его сановниками и народом, с одной стороны, и русскими – с другой, дружественные отношения, ибо поощряет таковые, высказывая свое одобрение всякому, посетившему нас»108.

В инструкциях российского МИД дипломатическому представителю в Эфиопии П. М. Власову говорилось: «Мы не преследуем в Абиссинии никаких…меркантильных целей и сочувственно относимся к предприятиям негуса, направ-

167

167

ленным к усилению его власти и установлению спокойствия и развитию благосостояния в стране»109. В качестве же главной и непосредственной задачи российскому дипломату вверялось заслужить доверие эфиопского негуса, «охраняя его от козней наших политических противников», в особенности англичан, по мнению МИД, преследующих в Абиссинии «честолюбивые и захватнические цели»110.

Действительно, симпатии эфиопского императора Менелика II к России были вызваны вполне реальными опасениями по поводу истинных намерений европейских держав и, прежде всего, правительства Англии в отношении Эфиопии. Реальность этих опасений подкреплялась и нерешенностью вопроса о границах между Эфиопией и оккупированным англичанами Суданом, что позволило британскому кабинету заявить о своих претензиях и на принадлежащие Эфиопии территории. В сложившейся непростой ситуации эфиопский император так же, как и при решении вопроса об освоении нейтральных юго-западных земель, вновь всецело рассчитывал на финансово-дипломатическую помощь России.

Так в июле 1899 г., окончательно укрепившись в своем мнении о недружественности намерений Англии в отношении Эфиопии, Менелик обратился к П. М. Власову с просьбой об организации разведывательной экспедиции в районы, прилегающие к судано-абиссинской границе, с целью изучения возможного театра военных действий на случай вооруженного конфликта с Великобританией111. Для выполнения столь ответственной и важной задачи эфиопский император лично подобрал кандидатуру прекрасно зарекомендовавшего себя в Эфиопии ротмистра А. К. Булатовича.

Однако собранные российским офицером данные, подкреплявшиеся глубоким анализом политикоэкономической обстановки в Эфиопии и военных возможностей страны, показали неспособность последней в случае начала английской экспансии отстоять свою независимость.

168

168

Сознавая всю сложность подобного положения и желая обрести в лице России долговременного и надежного союзника на случай английской агрессии, эфиопский негус искренне надеялся на экономическую заинтересованность России в приобретении одного из морских портов и угольной станции, что, по его мнению, способствовало бы развитию прямых и непосредственных отношений двух стран. Однако ответ российского руководства был отрицательным.

Так, в письме на высказанное негусом пожелание глава российской дипломатической миссии в Эфиопии П. М. Власов отмечал, что с завершением строительства Транссибирской железной дороги «Россия перестанет нуждаться в услугах Суэцкого канала…насколько она нуждалась до того времени», а, следовательно, и приобретение красноморского порта «…не будет иметь для нее никакого значения».112

Таким образом, в связи с переориентацией политического вектора российских правящих кругов с красноморскоближневосточного направления на Дальний Восток и строительством Транссибирской железной дороги вопрос о приобретении угольной станции на берегу Красного моря потерял былую актуальность.

Не увенчалась успехом и попытка эфиопского императора гарантировать России предоставление наиболее выгодных в экономическом плане концессий, призванных поставить Россию в исключительно благоприятное положение по сравнению с другими европейскими державами в случае предоставления Эфиопии российским правительством крупного денежного займа в размере 8 миллионов рублей.

Вполне сознавая, что российское правительство едва ли решится на крупную финансовую помощь Эфиопии, глава дипломатической миссии П. М. Власов, не желавший понапрасну обнадеживать эфиопского императора, указывал в своем донесении министру иностранных дел России М. Н. Муравьеву на крайнюю неопределенность сложившегося положения. Понимая всю сложность стоявшего перед прави-

169

169

тельством выбора, П. М. Власов отмечал: «Последнее заявление императора ставит нас лицом к лицу с крайне важной задачей, от решения которой в положительном или отрицательном смысле будет поставлен в зависимость вопрос раз-

вития дальнейших дружеских отношений России к Эфиопии».113

Как указывал российский дипломат, в случае отказа Менелику на его просьбу о предоставлении денежных средств: «…влияние России, ныне первенствующее в Эфиопии, должно будет отойти на второй, если не совсем на задний план как в силу отдаленности от Эфиопии и невозможности оказать ей…фактической поддержки, так и в случае невозможности удержать за собой место, на которое будут иметь более неоспоримые права соседи Эфиопии по колониям».114 С другой стороны, активное участие России в восточноафриканской политике, считал П. М. Власов, поставило бы ее перед необходимостью принимать более активное участие в развитии данного региона, что неизбежно привело бы к значительному отвлечению сил Российской империи от жизненно важного дальневосточного направления. Да и любые коммерческие интересы России в Эфиопии, по мнению российского дипломата, потребовали бы слишком много труда при постоянном и неизбежном риске «сопряженном с необеспеченностью престолонаследия» и неустойчивостью всей административной системы эфиопского государства.115

Не получив ответа на переданную через посредничество П. М. Власова просьбу, Менелик II направил в Россию главу эфиопской церкви Абуну Матеоса. Кроме духовной, миссия абиссинского митрополита имела и четко выраженную политическую направленность, т. к. в качестве ее главной цели предполагалось заручиться поддержкой российского правительства в предоставлении Эфиопии денежной, а в случае необходимости и военной (поставки вооружений) помощи.

170

170