3. Смысл и цель человеческого существования

Проблема смысла человеческого существования является одной из центральных, а в некоторых случаях и основной для философии на всем протяжении ее истории.

Многие считают, что именно вопрос о смысле жизни является главным, основным вопросом философии. Один из признанных лидеров экзистенциализма (философского направления, больше чем какая-либо другая философия занимающегося сущностью и смыслом человеческого существования), Альбер Камю (1913–1960) писал: «Есть лишь одна по-настоящему серьезная философская проблема – проблема самоубийства. Решить, стоит или не стоит жизнь того, чтобы ее прожить, – значит ответить на фундаментальный вопрос философии. Все остальное – имеет ли мир три измерения, руководствуется ли разум девятью или двенадцатью категориями – второстепенно»¹²¹. По существу та же мысль высказана Шекспиром в знаменитом гамлетовском монологе «Быть или не быть?»

Для всех или для одного?

Н акануне своей трагической гибели протоиерей Александр Мень (1935–1990) на лекции в Московском доме техники 8 сентября 1990 г. сказал: «И термиты строят, и обезьяны воюют, по-своему, правда, не так ожесточенно, как люди. И муравьи сеют, есть у них такие виды. Но никто из живых существ, кроме человека, никогда не задумывался над смыслом бытия, никогда не поднимался выше природных физических потребностей»¹²². Действительно, проблема смысла жизни отличает человека даже от таких высших животных, как шимпанзе или дельфин, способных, как сегодня уже доказано, образовывать абстрактно обобщенные формы отраже­ния мира – понятия.

Но дело не только в этом. Вопрос о смысле жизни часто пытаются свести либо к интимно-частным моментам, либо к коллективно-общественным. С позиций диалектического подхода, такое противопоставление является метафизическим отрывом и абсолютизацией сторон единого целого. Общее никак не может существовать в отрыве от единичного. Можно ли, например, съесть грушу «вообще»? Все общие характеристики, которые объединяются в понятии «груша», существуют лишь в конкретных единичных грушах, а не сами по себе. С другой стороны, нет и абсолютно единичного – ни вещи, ни свойства вещи, что бы существовало «само по себе» и не повторяло что-то общее, присущее другим вещам и свойствам вещей.

Даже отпечатки пальцев, рисунок кожи руки, ноги (при всей уникальности их можно точно идентифицировать с конкретным человеком) в чем-то обязательно сходны, повторяются, имеют специфическую, присущую только чело­веку общность. Никакое единичное не существует иначе, как в той связи, которая ведет к общему.

Точно так же нельзя абсолютизировать и отделять друг от друга личностное и общественное по принципу «или – или». Это относится и к смыслу жизни. Абсолютизация личностного начала ведет к поиску смысла в сознании отдельного индивида, который оценивает осмысленность или бессмысленность своего существования. Такой вариант предлагал еще в V в. до н. э. древнегреческий философ Протагор, утверждая: «Человек есть мера всех вещей: существующих, что они существуют, и несуществующих, что они не существуют». При этом производится двойная абсолютизация: абсолютизируются единичное и субъективное, отбрасываются общее и объективное.

Практически во все времена философы, рассматривая проблему смысла жизни, либо сопоставляли ее с индивидуальной человеческой судьбой, индивидуализировали смысл, либо «растворяли» индивидуальную жизнь в общественной, искали смысл жизни отдельного человека в служении обществу, общественным интересам и целям.

Первый вариант – основа всех индивидуалистических концепций: волюнтаризма Ф. Ницше и психоанализа 3. Фрейда, экзистенциализма как религиозного (С. Кьеркегор, Н. Бердяев, К. Ясперс и др.), так и нерелигиозного (Ж.-П. Сартр, А. Камю, С. де Бовуар и др.). Индивидуалистическая трактовка смысла весьма наглядно представлена и в эстетических концепциях «абсолютного» искусства, декадентства (символизм, модернизм и т. п.). В последних направлениях смысл художественных произведений особенно тесно связывается с пониманием автором смысла жизни.

Читателю не раз, очевидно, приходилось рассматривать картины или скульптуры, тщетно пытаясь не только проникнуть в смысл изображенного, но и понять, что они изображают и выражают. Подобные произведения искусства отрывают единичное от общего. Язык искусства, как и любой язык, может быть символическим, т. е. не иметь подобия с изображаемым, но обязан нести в себе общность понятий, стоящих за символами языка. В противном случае «перевод» невозможен. Например, один и тот же предмет выражается в разных языках разными словами («стол», «тейбл», «табль»), но понятие, стоящее за этими знаками и звуками, одно. Оно и составляет смысл слова. Понятия являются общими по отношению к единичным знакам языка (словам), фиксирующим понятие.

Если кто-то претендует на сугубо индивидуальное, исключительное понимание мира, то он должен смириться с тем, что не будет понят остальными.

Впрочем, нужно помнить, что и мышление, и язык являются социальными феноменами, т. е. являют собой общее, существующее в различных индивидуальных, единичных формах, поэтому абсолютно единичное, индивидуальное понимание (мышление – понятие) или выражение этого понимания (язык – слово) попросту невозможно, как невозможно стать человеком вне общества, научиться говорить в отрыве от людей.

Авторы, пытающиеся доказать, что смысл имеет лишь индивидуально-единичный характер, забывают о том, что сама мысль человеческая, от имени которой только и можно говорить о смысле («с мыслью») или бессмысленности, не возникает у человека как автономный результат деятельности мозга. Мысль – функция коллективной деятельности, она не возникает у индивида, изолированного от общества, она затухает, если человек попадает в долгую изоляцию от общественных связей и отношений. Многочисленные примеры реальных «маугли» и «робинзонов» подтверждают эти положения.