82	ЛЮБОВЬ В ИСТОРИИ

другие — изучали его и поклонялись ему, они были теми немногими, кто исследовал его движения. Два казановы — Байрон и Шелли — разожгли литературные сердца XIX века, открыто признав свободную любовь, полно­ правность непостоянства и то, что каждый человек несет ответственность за свою жизнь. Но многочисленный могущественный средний класс уже начал создавать собственное мнение об осмысленных жизненных проявлениях — религии, экономике, морали и даже о том, что и когда следует чувствовать. Предполагалось, что женщинам нужно быть деликатными, скромными и чув­ ствительными. Романтики воспринимали любовь как бурю, поэтому, говоря

оней, использовали слова, обозначающие стихии: ураган, шквал, половодье. Однако их любви ставится в вину асексуальность, преданность и целомудрие. Но как могло быть иначе, если идеал девушки предполагал именно чистоту, слащавость, воспитанность и непорочность? Возможно ли было осквернить столь иконописные создания? Женщины больше не приносили огромного приданого и не наследовали земли. Индустриализация освобождала женщину определенной социальной принадлежности от традиционных забот — воспи­ тания детей, шитья одежды, готовки, — но она же делала ее полностью зави­ симой от мужа. Жене из среднего класса не подобало уходить от мужа, обре­ тать социальную самостоятельность, посещать школу. Если жена не работает

иесли она не увеличивает достаток семьи, какова же тогда ее роль? Ребе­ нок — вот ее символ и опора, и она подправляла романтический идеал, соот­ ветствовать которому никто не мог, как не могла Прекрасная Дама жить в согласии с идеалом, созданным рыцарем. Женщины сидели дома и заботились

одетях; мужчины, вернувшись с работы, проводили время с семьей. Важней­ шие решения, касавшиеся семьи, выносились мужчинами, хозяевами очага, для которых дом, как бы мал он ни был, являлся крепостью. Романтическая любовь, пройдя сквозь сито новых мечтаний среднего класса, стала ручной, опростилась, приобрела опрятность и наполнилась сексуальностью.

ДОМАШНИЙ РАЙ

Викторианская эпоха обрела покой в почитании семьи как таковой, семьи как идиллии и в восприятии дома как царства свободы и стабильности. В этом священном государстве женщине отводилась цивилизующая роль: ей подобало внедрять нравственные принципы, стоять на страже добра и поддер­ живать проявления духовности. Уважение оборачивалось неподъемной но­ шей. Законы нравственной самозабвенности были незыблемы. Как могла жен­ щина требовать совершенства от того, кто не получил соответствующего вос­ питания? Напускная скромность все время поднималась в цене, потому что образец добродетели — понятие, никогда не достигающее абсолютной полно­ ты. Куртуазная любовь включала в качестве составляющей культ королевы, и королева Виктория собственной персоной, первая дама, вполне могла бы рек­ ламировать «приятность». Она стала своего рода символом.

ВЕЧНОЕ ЖЕЛАНИЕ: ИСТОРИЯ ЛЮБВИ

83

Слова, которые способны были травмировать женское ухо, стыдливо ус­ тупили место эвфемизмам. За обедом женщина просила подать ей «грудку» цыпленка. При езде верхом она садилась боком на седло, так как не отважи­ валась во избежание греха сжимать ногами лошадь. Ноа Вебстер, канонизиро­ вавший американский лексикон, составив первый словарь, показал себя крайне целомудренным религиозным фанатиком. Он беспрестанно беспокоился о тон­ кости речи. Он колдовал над вызывающими словами, заменял «testicles» («яич­ ко») на «peculiar members» («специфический орган») — из соображений при­ личия. Под рубрикой «любовь» он приводил исключительно религиозные примеры. О Вебстере сохранилось множество анекдотов; мне очень симпатич­ на история о том, как жена застала его целующим горничную. «Вы меня удивляете, Ноа», — будто бы сказала она. На что он ответил тоном истинного школьного наставника: «Мадам, в отличие от вас я не удивлен, а поражен».

Женщина, желавшая проконсультироваться с врачом, должна была при­ хватить с собой куклу, чтобы на ней показать, что именно причиняет ей боль. Во время родов доктор работал вслепую, запустив руки под простыню, скры­ вавшую гениталии. С того момента, как физиология любви и физиология очищения организма соединились в сознании как нечто непристойное, целая большая область потребовала табуизации. Грязь в обоих смыслах этого сло­ ва — прямом и переносном — вызывала омерзение и подлежала вычищению, о чем бы ни шла речь — о доме, теле или жизни. Романтики идеализировали женщину как добродетельную, чистую, почти святую фигуру, они почитали ее как мать. Поэтому секс становился инцестом, чем-то безнравственным и грязным. В XVIII веке женщина, пытавшаяся заигрывать с мужчинами, полу­ чала клеймо проститутки. Ей подобало терпеливо ждать, пока мужчина обра­ тит на нее внимание, а затем принять его ухаживания или отвергнуть их. Гавелок-Эллис, изучавший представления о сексе той эпохи, приводит мно­ жество примеров супружеских пар, которые прожили вместе достаточно долго и ни разу не видели друг друга обнаженными. Роль жены как партнера по сексу состояла в том, чтобы лежать спокойно, никак не помогая мужу, не возбуждаясь, в ожидании, пока мужчина совершит животный акт. Многие, в том числе и врачи, полагали, что женщина просто не в состоянии испытывать сексуальное удовольствие. Чтобы насладиться сексом с умелой и темперамен­ тной женщиной, мужчина ходил в публичный дом. Неудивительно, что про­ ституция и порнография процветали в эпоху викторианства, так же как и мазохизм, извращения и венерические заболевания. Ричард фон Крафт-Эбинг, австрийский психиатр и судебный врач, первым описал мазохизм в книге «Сексуальная психопатия» (1886), назвав это явление по имени своего совре­ менника, австрийца Леопольда фон Захер-Мазоха, автора новелл о мужчинах, питавших пристрастие к грубому обращению, старавшихся унизить женщин, подчинить их себе, причинить им физическую боль (и из одежды предпочи­ тавших кожу и меха). В ставшей классической сцене из повести Захер-Мазоха «Венера в мехах» жестокая и извращенная Ванда связывает своего любовника

84	ЛЮБОВЬ В ИСТОРИИ

Северина и с угрожающим видом занимает позицию рядом с ним: «Красивая женщина устремила на своего обожателя странный взгляд зеленых глаз, ледя­ ной и пожирающий, затем пересекла комнату, медленно надела великолеп­ ный широкий плащ из красного сатина, богато отделанный роскошным гор­ ностаем, достала из ящика туалетного столика хлыст — длинную плеть, при­ вязанную к короткой рукоятке, — которым она имела обыкновение наказы­ вать огромного мастифа. «Вы хотите отведать этого, — сказала она, — и я отхлещу вас». Застыв у ее ног, возлюбленный простонал: «Отхлещите меня! Молю вас!»

Фатальная женщина, несущая мужчине боль и ощущение вины, — во­ площение «прекрасного дьявола из ада» — вопиющим образом контрастирует с покорной хранительницей очага, — образ, воплощающий священное мате­ ринство. Комментируя мораль, рядящуюся в чувство вины, Гюстав Флобер колко писал: «Мужчине, видимо, чего-то не хватает, если ему не доводилось просыпаться в незнакомой постели рядом с той, которую он больше никогда не увидит, и если он ни разу не выходил из публичного дома на рассвете, чувствуя физическое отвращение к жизни, словно человек, готовый бросить­ ся с моста в реку».

Мы используем слово «пуританский», чтобы описать отрицательное отно­ шение к любви и чувственности. Но Именно викторианцы, а не пуритане напяливали на женщин модный эквивалент смирительной рубашки и подав­ ляли любовные вздохи. Их помешанность на «счастливом семействе», где отец управляет всем, а благодарная мать украшает дом, отражала некий соци­ альный идеал, перешедший в XX век и позднее подхваченный кинематогра­ фом.

Парадоксальным образом именно в то время, когда моралисты добавили касторки в тонизирующий напиток, коим является брак, воинствующие жен­ щины начали борьбу за равные права с мужчинами в работе, дома и в посте­ ли. Они захотели удобно одеваться, заниматься спортом, получать образова­ ние и выполнять умственную работу. Фрейд, Гавелок-Эллис, Бальзак, Фло­ бер и другие фиксировали жизнь на грани безумия, но сами носили следы увечий, нанесенных нервическими любовными отношениями и супружест­ вом. Я сомневаюсь, однако, что они, несмотря на всю их непредубежден­ ность, искали в любви и сексе того, что восхищало и навязчиво преследовало XX век. С точки зрения нашей современной перспективы — включающей Мастерса и Джонсона, психоаналитические теории и знание целей феминис­ тских движений, — определенный род маниакальности выглядит нормаль­ ным, даже традиционным, поскольку через него прошли и наши родители. Контроль за рождаемостью, масс-медиа, растущее уважение к женщине, уве­ личивающаяся пропасть между религиозным и светским мирами, сексуальная революция, биологические кошмары, наподобие СПИДа, — все это изменило наши нравственные принципы. Теперь случаются браки по любви, но на протяжении многих веков люди не испытывали такой необходимости, — со­

ВЕЧНОЕ ЖЕЛАНИЕ: ИСТОРИЯ ЛЮБВИ

85

временным поколениям трудно в это поверить. Каждая эпоха имеет свои представления о спасении, чести, наследстве, знаниях, войне, проценте ро­ ждаемости. Мы дорожим любовью. Она утоляет нас, приносит нам огорче­ ния, уводит нас за собой, убивает нас. Она перемалывается ступкой повсед­ невности. Она вскармливает страсть, наполняет наши мечты, вдохновляет ис­ кусство. Чем станет она для человечества в будущем?

ЛЮБОВЬ В НОВЫЕ ВРЕМЕНА

Когда я думаю о сущности того, что значит быть современным, об изме­ нениях, создавших жизнь, которую мы видим вокруг себя, три понятия при­ ходят мне на ум: выбор, уединение и книги. Как дитя семидесятых годов, я не в силах понять то время, когда люди не имели права выбирать свою судьбу. Личная свобода имеет долгую, неспешную историю, частично осно­ ванную на растущей численности населения, дарующей человеку возможность остаться в тени. Если нельзя устраниться от законов морали, в конце концов, находят отдушину, высвобождаясь от всего тайком. Наперекор обдуманному браку люди крали свободу любить того, кто выбран ими, не стыдясь себя; потом пришло время выбирать собственно спутника жизни, а затем они под­ нялись в своей дерзости до стремления вступать в брак по любви. С увеличе­ нием дохода и досуга каждая комната в доме получала свое особое назначе­ ние, в том числе и спальня, где пары могли уединиться. Молодоженов пере­ стало устраивать положение, при котором они не были отделены от родствен­ ников. Они захотели этого «уединения вдвоем», — сама идея отпочковалась от нового представления об обособленности.

Изобретение печатных станков помогло влюбленным. Люди стали чи­ тать, у них возникла возможность удалиться в спокойное место с книгой, чтобы размышлять. Чтение раз и навсегда многое переменило в общественном сознании. Раздумья в одиночестве стали общераспространенным досугом, и читатели погружались в романтическую или эротическую литературу, не вы­ зывая нареканий. Они отваживались вынашивать крамольные мысли и нахо­ дили союзников, не делясь сокровенным ни с кем. Книги необходимо было где-то хранить, и вот возникли библиотеки, а вместе с ними и такая реаль­ ность, как часы наедине с глубочайшими откровениями. Влюбленные находи­ ли эхо сердечной смуты у любимых авторов; то, что им трудно было выра­ зить, они отыскивали на книжных страницах. Книги беседовали с ними под сурдинку, питая ощущение, что любовь их — здесь, рядом, даже если объект страстных чувств был далеко или недосягаем. Книги открыли дверь в небо, куда устремляется воображение, где бьют крыльями любовные фантазии; они позволили людям ощутить эмоциональное единение. Кто знает, быть может, где-то в другой стране, в другом городе кто-то прочел те же строки и воспа­ рил в таких же мечтах.