302 Глава 6. Символическая власть и господство символов

ективацию (в форме эдиктов и приказов) и дворянскому символическому капиталу (в виде чести и репутации), тем самым обеспечивая переход от «диффузного» символиче ского капитала, основанного на групповом признании, к объективированному символическому капиталу, кодифи цированному, делегированному и гарантированному самим государством1.) Как признание, так и доверие являются лишь составными частями более широкого социального восприятия — веры — и представляют собой наиболее результативные формы накопления символического капи тала; чем сильнее они проявляются в процессе символиче ской борьбы, тем вероятнее, четче и убедительнее будут и символы, порождаемые этой борьбой, и тем эффективнее оказывается сам процесс символической номинации, и тем устойчивее и стабильнее будет социальный мир, ею порож даемый.

2. «Два тела короля»: истоки политической репрезентации

Эрнст Канторович, обративший внимание на принципи альный дуализм символики «королевского тела», тем са мым затронул проблему сакраментальной детерминиро ванности «другого», символического «тела» монарха, а также вопрос о превращении личности монарха в «живой закон», т. е. о трансформации политической теологии в научную юриспруденцию. В XVI—XVII вв. на истори ческом фоне Европы происходило постепенное замещение

1 См.: Бурдье П. Дух государства, генезис и структура // Социо логия социального пространства. С. 238—239.

2. «Два тела короля»: истоки политической репрезентации 303

«аристократически литургического» понятия монархии более «теократически юридической» идеей правления, и священная модель властвования, которой прежде следо вали правители, утрачивала свою «человечность божест ва» и квазисвященническую сущность, свойственную всем ранним монархиям, «священное» право сосредоточи валось теперь скорее в философии божественного закона, чем в «устаревшей физиологии двуприродного посредни ка». Под этим вторым можно было понимать прежде все го фигуру самого монарха, обладавшего сразу двумя ипо стасями и сущностями: физической субстанцией (не ли шенной при этом некоторых черт сакральности) и его символическим «телом», ассоциированным с возглавляе мой и представляемой монархом государственностью и олицетворенным законом, который из «тела» монарха ме тафизическим образом поднимался в сферу трансцендент ного. Закон теперь уже не являлся неким магическим про должением «тела» монарха, он начинал относиться к сис теме репрезентации: теперь не столько мир магически зависел от харизматического «тела» короля, сколько сама система репрезентаций конституировалась его властью и законом, так же и сакральная сила отныне уже не имела места, не располагалась внутри тела и не являлась симво лической душой «тела»1.

Символическое раздвоение королевской персоны усу гублялось также тенденцией к дистанцированию, которой было отмечено все политическое поведение монарха, те перь вовсе не требовалось его физического присутствия

1 См.: Ямпольский М. Физиология символического. Возвраще ние Левиафана. М., 2004. С. 64, 102.

304 Глава 6. Символическая власть и господство символов

для участия в важных государственных акциях, достаточ но было направить в нужную точку социального простран ства своего агента или некий зримый атрибут своей власти (приказ, документ, манифест и т. п.). М. Ямпольский свя зывает эти изменения с постепенным отступлением симво лического как такового, которое «уступает свое место бо лее рациональному типу аналогий». Чтобы «тело» короля, его образ мог претендовать на роль истока репрезентации и чтобы «изображение» (в любой форме) короля могло за нять место самого верховного субъекта властвования, еще недостаточно было поместить монарха в некую привилеги рованную точку социального пространства, сам «суверен должен был быть отмечен еще некими свойствами суб станции» — вот тогда только он и мог стать необходимой исходной точкой, первоистоком, эманирующим потоки власти.

Характерным являлось также то, что, обретая все бо лее всеобъемлющую и абсолютную власть, суверен вместе с тем становился все менее реально присутствующим в пространстве власти, и кризис суверенности оказывался неотделимым от кризиса сакрального присутствия, неко гда столь очевидного в «теле» ордалии и «теле» короля в эпоху древности и столь неощутимого в «теле», помещен ном в уже рационализированную «геометрическую» структуру властвования1.

Королевская власть возникла из субстанционального слияния подданных в «теле» короля (в связи с чем коро левская власть находит свое идеальное выражение именно в формах аллегории, где чудесным образом соединяются

1 См.: Ямпольский М. Указ. соч. С. 155, 619, 625.

2. «Два тела короля»: истоки политической репрезентации 305

несоединимые элементы), но после того как символиче ское постепенно утрачивает мистическую силу, а власть — свое место внутри символического «тела» и принимает характер структурных, пространственных и те атрализованных отношений, «тело» монарха окончательно превращается в уже почти карикатурную аллегорию, руи ну символического. И хотя персона монарха вплоть до конца XVIII в. все еще сосредоточивала в себе достаточ ную полноту власти, сама эта власть уже носила совсем иной характер, чем та, что пронизывала «тело» монарха прежде: власть символического прямо восходила к «живо му Богу» и выражалась в мистической отмеченности «те ла» (в частности, в его способности к магии), власть же аллегорического тела была совсем иной — она «прежде всего была основана на том чувстве суеверного ужаса, ко торое порождают монстры, языческие боги астрологии», и в этом аллегорическом раздвоении королевского «тела» в зародыше содержалось обезличивание власти, которая теперь уже отнюдь не принадлежала физическому лицу, но отделялась от него и переносилась на некое абстракт ное «тело королевского достоинства», вовсе не обладаю щее подлинным физическим присутствием. Другими сло вами, власть переходила к некоему абстрактному «телу» репрезентации и могла быть в принципе и в перспективе перенесена с него на иную квазителесную инстанцию («народ», «класс», «сословие» и т. п.). Однако перемена субстанции власти не меняла ее сущности: королевское «тело» всего лишь замещалось неким властным центром, завершающим собой всю иерархию властных точек, эма нирующих власть, и обменивающимся с ними потоками знаков и символов; властные «имперские» амбиции, пре

306 Глава 6. Символическая власть и господство символов

тензии на системность и иерархичность проявляются во всякой системе властеотношений, при этом соразмеряясь с ее способностями сохранять свое единство и расширять свои границы.

Для всякой «империи» быть — значит связывать, и это связывание представляет и демонстрирует способ ность властного центра посредством транспортировки знаков достигать своим воздействием периферии и накап ливать устремленные к центру послания; это знаки вели чественности, доставляющие их получателям определен ное удовлетворение, и для того чтобы даже в самой уда ленной точке оставаться привлекательным, центр должен был обращать на себя внимание демонстрацией причаст ности к власти. (Нужно заметить, что во всех макросфе рах типа «империи» власть исходит из единого центра, испускающего свои лучи подобно Богу и Солнцу, и мотив «исхождения» (эманации) власти из одного источника прослеживается в истории мысли вплоть до последних формулировок современных конституций, причем удиви тельно даже не то, что и сегодня в соответствии с демо кратической рабочей фикцией «вся власть исходит от на рода», а то, что самые высокие рассуждения о власти до сих пор все еще считаются с неким фактом ее «исхожде ния»1.)

И. Кант писал, что монархическое государство можно представить себе как «одушевленное тело», если оно управляется по внутренним народным законам, или же как машину, если оно управляется отдельной абсолютной волей, но в обоих случаях, независимо от типа, оно пред

1 См.: Слотердайк П. Указ. соч. С. 701, 706—707, 731.

2. «Два тела короля»: истоки политической репрезентации 307

ставлено лишь символически; именно символ позволяет соединить идею монархии с некоей материальной ее во площенностью, которой тот же символ придает форму и упорядочивает хаос, лежащий внутри этого оформляемого материального1.

Номинирующий акт короля при всей присущей ему аб страгированности и формализме, тем не менее, оставался актом человеческой индивидуальной воли, поскольку он исходил от «первого», персонифицированного и физиче ского «тела» короля, антропоморфной инстанции, пусть даже признанной сакральной и чудодейственной, и воздей ствовал на столь же физическую и «материальную» среду человеческих отношений, связей и поведения. Однако при выявлении первоисточника легитимирования, которым обосновывалось как само властное функционирование, так и его иерархические структуры, приходилось входить в бесконечный причинно следственный ряд отношений, только в конце которого во вполне «теологической мане ре», замыкая собой длинную цепочку «актов подтвержде ния», возвышалась уже не знакомая фигура монарха, а не кое искусственное создание, имя которому было «Государ ство». Но и здесь многие учреждающие порядок акты также оказывались порожденными посредством все той же уже известной магической техники, т. е. путем офици альной номинации, «публичного заявления, сделанного по форме», в этих предписывающих актах неизменно указы валось «чем позволено быть этому некто или нечто, на ка кое социальное существование они были вправе претендо

1 См.: Кант И. Критика способности суждений // Соч.: В 6 т. М., 1986. Т. 5. С. 374.

308 Глава 6. Символическая власть и господство символов

вать» и т. п., — складывалось впечатление, что само госу дарство тем самым осуществляло всеохватывающую и всепроникающую власть, подобную только власти Созда теля, почти божественную власть1.

Символическая власть государства обеспечивала од новременно как центрирование всего властного социаль ного пространства, так и его деление и дифференциацию. Властные уровни и отношения «господства—подчине ния» обеспечивались целой системой нормирующих актов

иутверждающих символов, только теперь символы пере давали свою энергетику и значимость не столько персоне

иличности, сколько «другому» телу своего носителя, в результате чего оно начинало восприниматься как настоя щий источник благодати, распространяемой правителем на все свое окружение и предметы, а также делегируемой в качестве «комиссара», действующего на периферии власт ного пространства. Близость к «телу» определяла статус

иместо каждого подвластного в символической иерархии, а также и долю сошедшей на него господской благодати. Различия и различение были при этом обязательны, по скольку без правильно выстроенной и эффективно функ ционирующей иерархии символов и различий власть про сто утрачивала свою силу (еще Герберт Спенсер указы вал, что закон отнюдь не поощряет сходства между действиями высших и низших лиц, но, напротив, требует определенного несходства — то, что делает правитель, не может делать управляемый, а этому последнему приказа но делать то, чего не должно делать правящему лицу)2.

1 См.: Бурдье П. Дух государства, генезис и структура. С. 240—

241.