332 Глава 6. Символическая власть и господство символов
5. Легитимация власти как символическая процедура
В результате акта символической смерти короля и после довавшей за ним революции место старой, ушедшей вла сти, топос проникновения в здешний мир высших сакраль ных энергий, оказывается незаполненным, поэтому глав ной политической проблемой Нового времени сразу же становится проблема легитимности новой власти: индивид как таковой уже не может быть воплощением трансцен дентного принципа, для сохранения которого подходящим может оказаться только один из двух политических вари антов — либо разделение власти, столь характерное для демократии, где топос божественного переносится на но вое искусственное и квазисакральное «тело народа», либо насильственная оккупация освободившегося места власти витально тиранической силой, характерная для «тоталита ризма». В реальности же место власти даже в этой ситуа ции остается опутанным «незримыми паутинами символи ческих и лингвистических коннотаций», играющих важ ную роль в политической судьбе народов, ведь и казнь короля не столько символически утверждает принцип раз деления властей и демократию, сколько сам этот принцип ищет своих оснований в этом символическом по своей сути жертвоприношении, в связи с чем и сама символика «те лесности» в опустевшем топосе власти вновь приобретает даже в Новое время весьма важное для политической ан тропологии значение.
Власть, имеющая внешнюю по отношению к обществу природу и все больше демонстрирующая эту свою пози цию, стремится символически закрепить эту свою внепо ложенность к социуму в соответствующих телесных репре
5. Легитимация власти как символическая процедура |
333 |
зентациях. Клод Лефорт выделяет две формы дискурса, свойственные двум типам политического порядка, — дис курс «здоровья» для «тоталитарных» режимов и дискурс «потребления» для политической демократии. Власть над «телом» (короля или нации) наиболее ярко демонстрирует наличие могущества, поэтому сила всегда выступает впере ди власти и насилие становится наиболее адекватным сим волом властвования. Всякий дискурс о начале социально го — это всегда рассказ о начале политического порядка, происхождение которого неразрывно связано с «учреди тельным» насилием, — «язык легенды предельно ясен — в начале любого братства лежит братоубийство», в начале всякого политического порядка лежит преступление (Х. Арендт).
И все же даже эффективная власть нуждается в при знании, а значит, и ее насилие должно определенным об разом сочетаться с авторитетом; правда, со времени Французской революции вопрос об авторитете власти ста ли связывать с новым символическим образованием — «суверенной волей народа», — само существование кото рого потребовало ответа еще на один вопрос: является ли такая власть эквивалентом постепенно утрачиваемого мо рального авторитета, располагающегося где то на стыке самости индивида и предписывающей нормы? Возврат к старой римской формуле, в которой auctoritas и простая potentia народа были резко разделены, а давность власти признавалась уже достаточным аргументом для ее легити мации, казался теперь недостаточно убедительным.
Каким образом совместить в «демократическом» об ществе горизонтальную ось стремления к совместной по литической жизни с вертикальной осью господства?
334 Глава 6. Символическая власть и господство символов
П. Рикёр в этой связи отвечает: я полагаю, что власть в данном случае возвращается в некую «новую форму вели чия», используя категорию, объединяющую в себе пафос господства с готовностью его поддерживать и гордостью за его могущество, поскольку «величие» как понятие и ощущение отнюдь не исчезает вместе с абсолютной вла стью, сосредоточенной вокруг фигуры короля или князя, более того, оно даже приумножается, рассеявшись в том, что обычно называют «экономии величия». И если совре менные демократии, хоть и с грехом пополам, разрешили вопрос о социальной значимости и легитимности выборов, то им, однако, так и не удалось решить вопрос о репрезен тативности народных избранников, и проблема здесь за ключается не столько в вопросе о делегировании, сколько в вопросе об авторитете и о символической силе самих этих действий и процедур, и если это действительно так, то тогда и весь «вопрос политического парадокса вновь возвращается в сферу символического порядка, авторитет которого кажется нам неотъемлемым от складывания власт ной автономии во всей широте ее политического, юридиче ского и морального господства»1. «Величие» является от кровенно символической формой реального могущества, силы власти; «величие» не требует для себя признания, оно требует только пиетета; «величие» — это синоним не ограниченного суверенитета власти.
Что касается собственно самого авторитета, П. Рикёр рассматривал эту проблему прежде всего с точки зрения политики, т. е. не столько учитывая степень признания мо рального долженствования, сколько принимая во внима
1 Рикёр П. Справедливое. С. 207—211.
5. Легитимация власти как символическая процедура |
335 |
ние действительную силу приказа и властвования и тем са мым указывая на присутствие парадокса, в соответствии с которым авторитет в символическом порядке действует только при условии, что он признан; но вместе с тем не мо жет существовать и авторитет, если не существует сам символический порядок, отдающий приказы и требующий подчинения (при этом сам авторитет остается действен ным лишь до того момента, пока справедливость этих при казов признается теми, кто должен им подчиняться). П. Рикёр здесь вновь задается вопросом: что же тогда на самом деле легитимирует авторитет власти? Сам же авто ритет? И означает ли это, что власть является вполне са модостаточной и не нуждается в дополнительном легити мировании, если, конечно же, не принимать во внимание нормативистскую теорию, сводящую всю систему власт вования исключительно к системе норм, замыкающейся только на одну единственную и основную норму — кон ституцию? Ведь когда в конфликт вступают, с одной сто роны, уважение к универсальной норме, а с другой — ува жение к уникальной личности, то ситуация с легитимно стью только еще более запутывается и усложняется1. (В языке права это проявляется в использовании «неопре деленных местоимений («каждый осужденный») и вне временного настоящего (или будущего юридического), призванных выражать всеобщий и вневременной характер закона, ссылке на транссубъективные ценности, предпо лагающие наличие этического консенсуса... применении лапидарных формул и устойчивых выражений, не остав
1 См.: Шлоссер Э. Эпилог к «Эпилогу» // Рикёр П. Справедли вое. С. 296.
336 Глава 6. Символическая власть и господство символов
ляющих простора для индивидуальных вариаций», — все это используется для обеспечения эффекта универсализа ции1.)
Легитимация в качестве символической процедуры в этой ситуации призвана выстроить логичную систему «оп равдательных» символов, позволяющих объяснить саму причину установления властных отношений, вскрыть ис точники их авторитетности, не ограничиваясь при этом только отсылкой к вере и харизматическим аффектам, но пытаясь сформировать основательную причинно следст венную цепочку из рациональных понятий и образов. В качестве таковой легитимация уже давно выработала свой специфический и по сути символический язык. В эпо ху Реформации круг, совершающийся в развитии симво лического языка власти, как будто бы замыкается — если на заре христианства римский император послужил прото типом торжествующему Христу пантократору, то, уподо бившись последнему, нововременной протестантский госу дарь как бы возвращает нас к символическим первоисточ никам имперского властного дискурса2. Затем, уже в ходе Контрреформации, начинают рождаться и новые симуля кры (термин, введенный в оборот Ж. Бодрийяром), или ложные символы (например, в иезуитском проекте иде ального унифицирования системы теократии), направлен ные на преодоление «ложной поддельности мира», ранее совершенной реформаторами и приведшей к его распаду, символы, стремившиеся представить целый мир под вла
1См.: Бурдье П. Власть права // Социальное пространство, поля
ипрактики. М.; СПб., 2005. С. 82.
2 См.: Дмитриева О. В. Древо жизни в земном Раю // Священ ное тело короля. Ритуалы и мифология власти. М., 2006. С. 399.
5. Легитимация власти как символическая процедура |
337 |
стью одного единственного Слова и на этой основе сфор мировать вполне реальную государственную политиче скую элиту с единой централизованной стратегией. Для этого и потребовалось создавать действенные симуля кры — ту систему организации и театральной помпы, другими словами, сцену, на которой роли начали играть кардиналы министры и серые кардиналы, а также симво лико идеологическую систему воспитания и образования, впервые в истории направленную на перевоспитание чело века, на принудительное привитие ему определенных и нормированных представлений о реальности и искусствен ных взглядов на мир1.
Теперь уже речь шла не о нормировании и норме в широком смысле этого слова, включающей наряду с юри дическими и моральные предписания, как об истоке обя зательства, но о способности авторитета, которому пору чено управлять людьми и заставлять себя слушаться; про исходило определенное смещение смыслов от авторитета обязательства к авторитету командования. (Поэтому и вопрос о легитимности стал сопрягаться здесь скорее с проблемой власти, чем с обязательством, это была леги тимность, признаваемая задним числом и заведомо окра шенная ощущением сакрального. Так, к священному пра ву короля творить право стала относиться также функция создания им справедливости, которую следовало делать, совершать, исполнять, при этом само право стало воспри ниматься как уже готовая форма, — правом обладают и право дают, но не делают — король может вмешиваться и исправлять законы и обычаи, но при этом он всегда имеет
1 См.: Бодрийяр Ж. Указ. соч. С. 116.
338 Глава 6. Символическая власть и господство символов
дело с уже существующим правом; государь действует и творит справедливость уже в условиях некоей данно сти — в форме правопорядка, законов, прав и обязанно стей1.)
Очевидно, что именно право является одной из важ нейших для социального порядка символических форм, в которой посредством нормирования определяется также и сам процесс номинации; однако вторичный характер этой формы часто создает ситуацию, в которой нормы предпи сывают и действуют уже вдогонку реально сложившимся социальным отношениям, лишь символически обозначая их. Тем самым право узаконивает порядок, легитимируя само вLидение этого порядка, «истинность» которого до полнительно санкционируется властью государства, по скольку в конечном счете право всегда выражает его точку зрения; право является наивысшей формой символической власти, номинационным инструментарием, создающим «именованные вещи», формой активного дискурса, обла дающего властью вызывать вполне реальные последствия.
Символические акты (правовой) номинации, узакони вая названный ими объект, тем самым как бы переносят его на более высокую ступень существования, знаменую щую для него полную завершенность в виде утвержденно го статуса или института, символический эффект заключа ется в том, чтобы узаконивать существующий порядок в момент, когда «в правовом представлении утверждается и канонизируется доксическое вLидение классификаций, чья ортодоксальная объективность проявляется при помощи
1 См.: Варьяш И. И. Священное право короля творить право // Священное тело короля. Ритуалы и мифология власти. С. 69.
5. Легитимация власти как символическая процедура |
339 |
настоящего акта творения, который, возвещая о нем перед лицом всех и от имени всех, практически возводит его в ранг официального, а значит, и общепризнанного вLиде ния»1. Государство, располагающее наиболее эффективны ми средствами навязывания и внушения устойчивых прин ципов и стереотипов вLидения и деления, максимально со ответствующих его собственным представлениям и структурам, является исключительным местом концентра ции и осуществления символической власти.
Эта эффективность еще более возрастает за счет того, что государство считает, что только оно вправе применять физическое насилие, издревле окутанное аурой символи ческой власти; именно с насилием обычно связывают представление о том, что оно существует где то «близко и прямо сейчас» и всегда приходит безотлагательно, насилие кажется даже более непосредственным чем сама власть, поэтому и власть на ее более глубинном и «животном» уровне проявления также можно называть насилием (как говорит Элиас Канетти, «насилие, если оно позволяет себе помедлить, становится властью»2).
И если символическая власть есть власть, предпола гающая обязательное свое признание без использования насилия (или незнание о самом факте творимого ею наси лия), то и само символическое насилие может осуществ ляться только при условии определенного ментального со участия в нем тех, кто испытывает это насилие на себе. Так, символизм публичного наказания, некогда сменивший символические ритуалы жертвоприношений, в своем под
1 Бурдье П. Власть права. С. 105.
2 Канетти Э. Указ. соч. С. 304.
340 Глава 6. Символическая власть и господство символов
черкивании публичности и демонстративности самого акта наказания тем самым выделил именно эту сторону коллек тивного акта воздаяния, а власть, кроме того, стремилась здесь еще и продемонстрировать свое полное силовое пре восходство над преступником, посягнувшим на ее основы и установленные ею представления, предпочтения и деления.
Насилие скрывается за легитимирующей оболочкой правовых норм и предписаний, принимая ритуализирован ные формы, но при этом оставаясь самим собой, правда, его внешние формы становились со временем все более «цивилизованными», а драматургия — все более упоря доченной и менее стихийной (даже стихийные и насиль ственные действия толпы, казалось, приобретали некую более рациональную драматическую и ритуальную струк туру). И все же насилие, совершаемое по обряду, сущест венным образом отличалось от насилия, совершенного по праву (если рассматривать его в абсолютном смысле), ведь сами эти обряды только и напоминали о том, что «если мы стараемся сделать так, чтобы насилие, порож даемое самим сообществом, принимало бы менее разру шительные и жестокие формы, тогда мы должны меньше думать об умиротворении лиц, осуществляющих откло няющееся поведение, и больше — об изменении основ ных ценностей»1.
XVIII век, казалось бы, нашел новый принцип, в силу которого власть, вместо того чтобы исполняться ритуаль но и церемониально в виде отдельного действа и время от времени, становится непрерывным процессом и исполня ется уже не посредством обряда, а посредством постоянно
1 Земон Д. Н. Обряды насилия // История и антропология. М., 2005. С. 162.
5. Легитимация власти как символическая процедура |
341 |
действующих механизмов надзора и контроля, ее символи ческая составляющая заметно стушевывается и заменяется рутинными и бюрократическими процедурами. И все же полностью она не выходит из круга символических озна чиваний и ориентиров, ведь даже сама революция пред ставлялась не просто завоеванием новым классом государ ственных аппаратов, созданных предшествующей абсолю тистской властью, но эпохально значимым символическим актом, гениальным изобретением новой технологии вла сти, ключевыми элементами которой становятся «дисцип лины», что с особой очевидностью проявилось прежде всего в области уголовного права и карательной власти, где избирательное, эпизодическое, «очаговое» правосудие уступает место судебно полицейскому аппарату надзора и наказания.
В новой системе уголовного права преступник уже на чинает выступать как нарушитель гипотетического «обще ственного договора», предпочитающий общественным и юридическим законам свой собственный интерес; само преступление становится своеобразным способом растор жения этого договора и по сути попадает в разряд злоупо треблений властью, а сам преступник с этой точки зрения выступает в социальном и правовом пространстве уже как «маленький деспот», навязывающий на своем уровне об ществу и власти собственный нелегитимный интерес.
Символический (и политический) характер такой ква лификации очевиден, однако идея «общественного догово ра» (этого еще более объемного результата символической номинации) позволяла выявить некое сущностное родст во, имевшее место между статусом «преступника» и стату сом «тирана», и перенести на этого последнего все харак
342 Глава 6. Символическая власть и господство символов
терные черты и качества первого; между двумя сторонами расторгаемого «договора» обозначилась своеобразная симметрия: «преступник» и «деспот» оказывались родст венными натурами, поскольку тот и другой, как выясни лось, одинаковым образом подрывали общественный по рядок (как говорил один из французских революционных вождей, «произвол и убийство для нас суть равноценные преступления»). Правда, «деспот» являлся преступником уже по самому своему статусу, тогда как уголовный пре ступник — «деспот» только волей случая; настоящий дес пот — это тот, чье существование неотъемлемо от преступ ления и, следовательно, само его естество тождественно противоестественному, в результате такого силлогизма рож дался и новый символ — «юридический монстр», который наиболее ярко вырисовывался отнюдь не в лице бывшего убийцы и насильника, попирающего законы природы, монстр — это прежде всего тот, кто расторгает фундамен тальный «общественный договор», а значит, по этой логи ке получается, что первый и настоящий «юридический монстр» — это осужденный король, король, потерявший свое «другое», символическое «тело»1.
Здесь власть из легитимирующего субъекта неожи данным образом оказывается в роли нелегитимного объек та, однако речь, разумеется, идет только об уже повержен ной, но не действующей власти; производимая инверсия лишь еще раз подтверждает наличие в сакральном, в сфере которого располагаются как власть, так и преступление, того неизбывного дуализма «чистого» и «нечистого», ко торым обусловливается вся его динамика и его фатальная
1 См.: Фуко М. Ненормальные. С. 114—115, 120—122.
5. Легитимация власти как символическая процедура |
343 |
неопределяемость. На уровне властеотношений этот дина мизм выражается как довольно неожиданное и непредска зуемое согласование воль господствующих и подвластных субъектов (так, «воля народа» может как вести к покорно му его подчинению правителю, так и вызывать самые рез кие и агрессивные эксцессы в его адрес; точно так же сим волическая роль короля может резко меняться от велича вой амбициозности до покорной жертвенности). И следует заметить, что ту степень подчинения, которое подвластные выказывают властным государственным предписаниям, нельзя однозначно рассматривать только как механическое подчинение силе или как сознательное и рациональное принятие порядка, ведь хотя исторически социальный мир и изобилует многочисленными призывами к порядку, од нако они, как правило, выполняются только теми, кто предрасположен их замечать и слышать.
В общем же подчинение установленному порядку есть результат негласного соглашения, как считает П. Бурдье, возникающего между «когнитивными структурами, во площенными в телах, и объективными структурами мира, к которому они применяются, бесспорность государствен ных предписаний заставляет признавать их с тем большей силой, вниманием и рвением, чем с большей убедительно стью государство навязывает эти когнитивные структуры, в соответствии с которыми следует воспринимать эти предписания, т. е. «осуществляет свою власть навязывать (и даже вдалбливать) произвольные (но не признаваемые за таковые) средства познания и выражения социальной реальности»1.
1 Бурдье П. Социальное пространство и символическая власть. С. 92.
344 Глава 6. Символическая власть и господство символов
Таким образом, признание легитимности вовсе не яв ляется свободным актом ясного сознания, но коренится в непосредственном согласовании инкорпорированных структур, ставших бессознательными, со структурами объективными; «у государства нет необходимости давать приказы и совершать физическое насилие, чтобы упорядо чить социальный мир, он будет существовать столь же долго, сколь государство способно производить инкорпо рированные когнитивные структуры, согласованные с объ ективными структурами, и тем самым обеспечивать веру и доксическое подчинение установленному порядку».
Такое непосредственное и негласное согласование и ле жит как раз в основе доксического подчинения, связываю щего нас всеми нитями бессознательного с установленным порядком, и все это крайне мало напоминает какую либо из форм настоящего договорного соглашения, поэтому П. Бурдье был уверен, что только реалистический номина лизм в состоянии объяснить магический эффект номина ции, этого акта символического насилия, который может достичь своей цели лишь благодаря тому, что в принципе не противоречит уже существующей реальности: любые акты социальной магии, канонической формой которой яв ляется юридическая санкция, могут быть действенны лишь при том условии, что «собственно символическая власть легитимации... накладывается на имманентную силу исто рии, которая удваивается или освобождается благодаря их авторитету и их санкции»1. Легитимация, таким образом, является не более чем символическим актом закрепления
1 Бурдье П. Дух государства, генезис и структура. С. 245—246; Он же. Власть права. С. 106.
5. Легитимация власти как символическая процедура |
345 |
уже существующих социальных отношений и наиболее яр ким примером вторичной символической номинации, а так же символической (юридической) власти как таковой. Ее эффективность обусловлена прежде всего реальной силой самой власти (политической) и авторитета, стоящих за ее спиной, а ее природа всегда оказывается столь же двойст венной, как и природа самого символа, векторность ее дей ствия может быть в любой момент радикально изменена под влиянием каких то невидимых факторов и сил. Одна ко, продолжая существовать в символическом мире, мы вынуждены рассматривать эту специфическую форму сим волической номинации как вполне реальную и даже необ ходимую, ведь, создавая свои символы, мы сами подпада ем под их власть.